Джонатан Фоер - Вот я

— Нехорошо быть одному, — сказал Ирв, пытаясь разобраться с пылесосом.

— Я еще попробую, — сказал Джейкоб. — Я просто пока не готов.

— Я себя имел в виду.

— У вас с мамой что-то случилось?

— Нет, твоя мать лучшая из всех. Просто я думаю о людях, которых оттолкнул.

Собрать вещи оказалось эмоционально легче, чем боялся Джейкоб, но вот логистика оказалась на удивление непростой. Трудность была не в количестве вещей — хотя они копились шестнадцать лет, их оказалось у него на удивление немного. Трудность — в конечном счете, в последний час их брака — состояла в том, чтобы решить, по какому признаку считать вещь твоей, а не чьей-то еще. Как могла жизнь привести их туда, где этот вопрос приходится задавать? И почему они шли туда так долго?

Если бы знал заранее, что будет разводиться, Джейкоб лучше бы подготовился к финалу — обзавелся каким-нибудь винтажным экслибрисом "Библиотека Джейкоба Блоха" и пометил титульные страницы всех своих книг; может, откладывал бы деньги, по чуть-чуть, незаметными суммами; начал бы перевозить вещи, исчезновения которых никто не заметит, но которые в его новом доме и впрямь многое поменяют.

Оказалось, что переписать или перезаписать его прошлое можно пугающе быстро. Пока шли все эти годы, дни казались насыщенными, но стоило провести несколько месяцев по другую сторону от них, и они показались чудовищной пустотой и тратой времени. Жизни. Мозг упорно стремился во всем, что не сложилось, видеть худшее. Видеть не состоявшееся, а не то, что крепко стояло до последнего момента. Защищался ли он так от потери, отрицая, что ему было что терять? Или просто пытался таким равнодушием добиться некой жалкой эмоциональной ничьей?

Зачем Джейкоб упорно отпирался, когда кто-нибудь из друзей принимался ему сочувствовать? Зачем раздергивал полтора десятилетия брака на глупые шуточки и ехидные комментарии? Почему он не мог признаться одному-единственному человеку — себе, — что даже если он понимает, что разводиться нужно, даже если на многое надеется в будущем, даже если впереди ждет счастье, это все равно больно? Жизнь может меняться к лучшему и к худшему одновременно.

Через три дня по возвращении в Израиль Тамир написал Джейкобу имейл с позиций в пустыне Негев, где их танковая часть ждала приказа: "Сегодня я стрелял из пушки, и мой сын стрелял. Я никогда не сомневался в своем праве стрелять ради защиты своего дома, как и в праве Ноама. Но то, что мы оба это делаем в один и тот же день, определенно неправильно. Ты понимаешь?"

"Ты водишь танк?" — спросил Джейкоб.

"Ты прочел, что я написал?"

"Извини. Не знаю, что сказать".

"Я заряжающий".

Спустя пять дней, когда они с Ирвом отвернулись к книжным полкам, чтобы читать кадиш, Ирв сказал: "Значит, вот что", и Джейкоб понял: случилась беда. Более того, он понял, что беда с Ноамом. Он ничего не предчувствовал, но, словно человек, глядящий на рельсы из заднего окна поезда, теперь видел, что иначе быть не могло.

Ноама ранили. Тяжело, но не смертельно. Ривка была с ним. Тамир ехал к ним.

— Как ты узнал? — спросил Джейкоб.

— Тамир позвонил вчера ночью.

— Он просил тебя мне сказать?

— Думаю, я для него как бы вместо отца.

Первым инстинктивным порывом Джейкоба было рвануть в Израиль и позвать с собой отца. Он не сел в самолет, чтобы сражаться плечом к плечу с братом, но полетел бы, чтобы сидеть у постели его сына, помогать изо всех сил, что только есть у сердечной мышцы.

Первым инстинктивным порывом Тамира было броситься к Ривке. Если бы месяцем, или годом, или десятилетием раньше кто-то сказал ему, что Ноама ранят на войне, он бы предсказал, что это станет концом их брака. Однако когда непредставимое случилось, все вышло ровно наоборот.

Когда среди ночи дом затрясся от стука в дверь, Тамир был на передовой под Димоной; командир разбудил его известием. Позже они с Ривкой попытаются определить точное время, когда каждый из них узнал, что случилось, словно бы что-то важное зависело от того, кто узнал первым и сколько времени один родитель уже знал, а другой еще верил, что у Ноама все хорошо. В эти первые пять или тридцать минут они оказались бы друг от друга дальше, чем были до своего знакомства. Возможно, будь Тамир дома, общий опыт разделил бы их, заставив соперничать в страдании, выплескивать гнев не на тех, обвинять друг друга. Но разделенность объединила их.

Сколько раз в эти первые недели он входил в комнату и останавливался у двери, онемев? Сколько раз она спрашивала: "Тебе что-то нужно?"