Джонатан Фоер - Вот я

У других американских евреев эмоциональное отторжение вызывали не действия Израиля, а то, как они воспринимались: те, на чью лояльность к Израилю всегда можно было рассчитывать, либо перешли на другую сторону, либо затаились, и от этого американские евреи скорее испытывали одиночество, чем праведное негодование.

Некоторым становилось неуютно от того, что Израиль не оказался ни побитой собакой, ни карликовой сверхдержавой, готовой своими бомбами отправить соседей-троглодитов в каменный век и даже дальше. Давид — хорошо. Голиаф — хорошо. Но лучше не быть тем и другим сразу.

Премьер-министр поставил задачу призвать в Израиль на операцию "Руки Моисея" миллион евреев из Америки. В первый день прилетели двадцать тысяч — немного не то, что ожидалось, но, по крайней мере, игра пошла. Однако наперекор расчетам к третьему дню трехсот тысяч число добровольцев не достигло, и с каждым разом количество прибывших уменьшалось вдвое, как сборы от кинопроката. По данным "Таймс", в итоге добровольцев из Штатов набралось меньше тридцати пяти тысяч, и из них три четверти были старше сорока пяти лет. Израиль устоял и без них — армия отступила на хорошо укрепленные рубежи и предоставила уничтожение агрессора эпидемиям; эта трагедия длилась в телеэфире пятьсот часов. Но ни израильтяне, ни американские евреи не могли отрицать той правды, которая обнажилась.

Джейкоб по-прежнему считал Тель-Авив ярким и утонченным, а Иерусалим немыслимо одухотворенным. Он по-прежнему ощущал почти сексуальное наслаждение, вспоминая реальные места, где с почти выдуманными людьми происходили почти выдуманные события. Женщины с автоматами по-прежнему вызывали в нем настоящее половое томление. По-прежнему его бесили ультраортодоксы, и по-прежнему он не мог отвязаться от какой-то необъяснимой признательности им. Но что-то изменилось.

Чем был для него Израиль? Кем были израильтяне? Это были его агрессивные, несносные, безумные, волосатые и мускулистые братья… где-то там . Они были нелепы, и они были его братья. Они были храбрее, красивее, циничнее и шальнее, проще к себе, безрассуднее, естественнее. Где-то там . Вот где они такими были. Его братья.

Теперь, когда Израиль едва не пал, они все еще оставались где-то там. Но больше не были его .

По ходу событий Джейкоб пытался обосновать каждый шаг Израиля — если не оправдать, то хотя бы простить. И сам верил в то, что говорил. Правильно ли было регулировать поставки гуманитарной помощи, даже если это замедляло ее распределение? Так было нужно, чтобы поддерживать порядок и безопасность. Правильно ли было захватить Храмовую гору? Необходимо, чтобы ее защитить. Правильно ли было не предоставлять равную медицинскую помощь людям, одинаково в ней нуждавшимся? Иначе не было возможности как следует позаботиться о гражданах Израиля, которым, в отличие от арабских соседей, помощи ждать неоткуда. "Должен подразумевает можешь". И все же за этими решениями, которые можно было оправдать или хотя бы простить, вставал образ Израиля, не позволявшего распределить помощь нуждавшимся, захватившего самый священный для мусульман клочок земли во всем мире, заставившего матерей с умирающими детьми, которые могли бы выжить, биться в закрытые двери больниц. Даже если другого выхода не было, он должен был быть.

Если бы за ночь береговая линия океана отступила на фут, заметил бы это кто-нибудь утром? А если на милю? На полмили? Горизонт скрадывает расстояние, как и само расстояние скрадывает себя. Американские евреи не считали, что отступились, и никогда не сказали бы так о своем отношении к Израилю — ни себе, ни другим. Но пусть они выказывали облегчение и радость после победы Израиля, пусть выходили с флагами и выписывали неприлично крупные чеки на восстановление: все равно израильские волны стали дольше катиться до американских берегов.

Неожиданно расстояние между Ирвом и Джейкобом сократилось. Целый год они вместе ездили в шуле читать кадиш по Исааку, трижды в день или — чаще так — хотя бы раз в день. А в дни, когда они туда не ездили, наплевав на миньян, читали кадиш в гостиной у Ирва, лицом к книжным полкам, не заботясь о том, куда нужно обращать взгляд. Они нашли новый язык общения — не лишенный шуток, иронии и споров, но не держащийся только на них. Возможно, они обрели этот язык заново.

Не было большего профана в вопросах переезда, чем Ирв — он не отличил бы простыню от противня, но никто больше него не помог Джейкобу с переездом. Они вместе ездили в "Икею", в "Поттери барн", в "Хоум-дипо" и детский "Гэп". Купили две швабры и, выметая нескончаемую пыль, говорили о переменах, о начинаниях, о непостоянстве. Или подметали молча.