Джонатан Фоер - Вот я

— Почему я плачу? А почему ты не плачешь? Это жизнь. Я плачу, потому что это моя жизнь.

Как Аргус, где бы в доме он ни был, всегда прибегал вприпрыжку на звук совка, зачерпывающего корм, так появились мальчики, телепатически уловив мамины слезы.

— Почему все плачут? — спросил Сэм. — Что, кому-то дали золотую медаль?

— Ты расстроился? — спросил меня Бенджи.

— За меня не переживай, — сказал я ему.

— Все хорошо, — сказала Джулия. — Пусть все будет хорошо.

Ничего не может быть больнее, чем стать центром внимания на свадьбе собственной жены, — ну разве что продолжать думать о ней как о своей жене.

— Радость переполняет? — спросил Макс, передавая Бенджи засахаренную вишенку из своего коктейля "Ширли Темпл".

— Нет.

— Ошарашен? Переклинило? Расфокусировался?

Я рассмеялся.

— Так что же? — спросил Сэм.

Что же? Что это были за чувства? Мои чувства?

— Помнишь, мы говорили об абсолютных величинах? Кажется, в физике?

— В математике.

— Так ты помнишь, что это такое?

— Расстояние от нуля.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Бенджи.

Джулия подсадила его себе на колени и сказала:

— Я тоже.

Я сказал:

— Вот и эмоции бывают такими: не положительными и не отрицательными, просто огромными.

Никто не понимал, о чем я говорю. Я сам не понимал, о чем говорю. Мне хотелось позвонить доктору Силверсу, включить громкую связь и попросить его объяснить меня мне самому и моей семье.

После развода у меня было несколько недолгих романов. Мне повезло, что я встретил тех женщин. Они были умные, сильные, веселые и душевно щедрые. Мои объяснения, почему у нас не склеивается, всегда сводились к тому, что я не мог жить с ними абсолютно честно. Доктор Силверс требовал, чтобы я прояснил, что имею в виду под словами "абсолютно честно", но никогда не сомневался в моих объяснениях, никогда не предполагал, что я сам себе противоречу или выдвигаю требования, которые невозможно исполнить. Он жалел, но уважал меня. Или мне хотелось так думать.

— Жить так было бы очень трудно, — сказал он. — Абсолютно честно.

— Я знаю.

— Вы не только открылись бы для страданий, но и другим причинили бы лишние страдания.

— Я знаю.

— И я не думаю, что от этого вы стали бы счастливее.

— Я тоже не думаю.

Он повернулся на стуле и посмотрел в окно, как часто делал, когда думал, словно мудрость можно было разглядеть только вдалеке. Повернулся обратно и сказал:

— Но если бы вы могли так жить… — и умолк. Снял очки. За двадцать лет, что я его знал, это был единственный раз, когда он при мне снял очки. Потер двумя пальцами переносицу. — Если бы вы могли так жить, наша с вами работа была бы закончена.

Я никогда не мог бы так жить, но наша с ним работа закончилась через год, когда на пробежке у него случился смертельный сердечный приступ. Мне позвонила одна психотерапевт, у которой был кабинет на том же этаже. Пригласила меня прийти к ней и поговорить об этом, но я не хотел с ней говорить. Я хотел говорить с ним. Я чувствовал, будто меня предали. Это он должен был сообщить мне о своей смерти.

А я должен был сообщить детям о том, почему мне грустно. Но как смерть доктора Силверса не дала ему сообщить мне о ней, так же и моя грусть не давала мне поделиться своей грустью с ними.

Музыканты встали по местам и без всякого вступления заиграли "Танец на потолке". Морского окуня передо мной больше не было: видимо, его унесли. И бокал с вином, что стоял передо мной, тоже исчез: видимо, я его выпил.

Мальчики побежали танцевать.

— Я тихонько сбегу, — сказал я Джулии.

— Как из Айслипа?

— Что?

— Сбежишь, как из Айслипа? — И тут же: — Извини. Я не хотела…

Когда мы были в Масаде, отец набил карманы камнями, и я, не понимая, что он делает, только чувствуя, что хочу его одобрения, тоже стал совать камни в карманы. Шломо велел нам положить их на место. Впервые на моей памяти он сказал мне и отцу "нет". Он сказал, что, если каждый будет уносить по камню, Масаду всю растащат по каминным полкам, книжным шкафам и журнальным столикам, и не будет больше Масады. Даже мальчишкой я понимал, что это смешно — уж если что и вечно на свете, так это горы.

Как из Айслипа.

Я шагал к машине под небом, в котором сгущались околоземные объекты.

Где-то в свадебной гостевой книге стоят подписи моих детей. Почерк они выработали сами. Но это я дал им имена.

Я припарковался, въехав двумя колесами на бордюр. Кажется, я даже не закрыл за собой входную дверь.