Александр Проханов - Среди пуль

– Рад тебе, – сипло сказал Вельможа, обращаясь к Белосельцеву на «ты». Тот принимал эту форму старшинства, субординационного превосходства, не исчезнувшего за эти несколько лет. – Как живешь-можешь? – Он приобнял Белосельцева, положил ему на плечо тяжеленную руку, нежно и грубовато подталкивал к деревянной веранде, где стояли плетеные стулья и в открытые двери виднелось сумрачное убранство дачи, несколько домочадцев ходили вокруг стола, расставляли тарелки и рюмки. – Как сложилась судьба?

Они уселись в удобные упругие кресла. Чувствуя сладковатый ветерок соснового бора, где было пестро от розовых пятен солнца, падающих темных шишек, цокающих красных белок, Белосельцев стал рассказывать свои злоключения, испытывая к Вельможе доверие. Ожидал поддержки и помощи, полагаясь на его несокрушимую надежность и мощь.

– Не мог я быть больше в армии!.. Чья армия? Кого защищает?.. Воров и мерзавцев!.. Дивизия из Гянджи выходила в Союз, грузилась на платформы. Азербайджанцы улыбаются, честь отдают. А ночью, смотрю, десять танков, без огней, из парковой зоны колонной в горы! Я к особисту – что, куда уходят? «Молчи, – говорит. – За эти коробки уже миллионы заплачены!» Или у Лачина заставы держим, армянских боевиков не пускаем. Пришли разведданные: армяне мост хотят подорвать. Мы – взвод спецназа в засаду. Слышим, ночью идут, камушки осыпают. В ночные прицелы видно. Приказываю: «Огонь!» Троих уложили, четверо сдались. Все русские. Наемники, из Седьмой гвардейской! Шли на диверсию, и мы же, русские, своих положили!.. Армянские самолеты бомбят позиции. Один штурмовик попал под огонь «ЗРК», азербайджанцы его свалили. Летчик катапультировался, попал в плен. Русский наемник, капитан. Его азербайджанцы затолкали в резиновый скат от «КамАЗа», подожгли, и он, раненный, там сгорел!.. Разве можно было дальше служить?

Он задохнулся от страдания. Хриплым кашлем вытолкал из себя едкий ком боли. Оглянулся на золотистые сосны. Темная шишка с тихим стуком упала на коричневую, усыпанную иглами тропку.

Вельможа насупил косматые брови, слушал, и казалось, страдания Белосельцева не трогали его, не проникали в каменное огромное тело.

– Здесь, в Москве, ищу, куда себя деть!.. Здоровье есть. Голова в порядке. Стрелять не разучился. Связи в разведке остались… Хожу к оппозиционным вождям, предлагаю себя. «Берите!.. Службу безопасности построю! Боевую фракцию создам! Конспиративную сеть заложу!» Нет, не встраиваюсь. У них на уме другое… Митинги! Шумиха в парламенте! Покрасоваться! Статейка в газете! Мелькнуть на экране!.. «Но ведь вас, – говорю, – уничтожат! В вас уже целят! Тепленькими в постельках возьмут!» Не слышат… «Мы, – говорят, – политики новой волны!»

Белосельцев зло засмеялся. Почувствовал, как в смехе рот его раздвинулся в длинном оскале. Усилием воли остановил этот смех. Оглянулся на близкие сосны, где по желтому стволу бежала вверх белка, била хвостом и цокала.

Вельможа угрюмо молчал, и было неясно, сострадает ли он Белосельцеву или осуждает его.

– Если я никому не нужен, буду действовать сам!.. Соберу пяток сослуживцев, которые еще не сломались!.. Выйдем на маршрут, на Рублевку!.. Замочим, когда он в Кремль из Барвихи!.. Кумулятивную гранату поймает!.. Кто-то должен за Родину заступиться!..

Он смотрел на свои сжатые кулаки с побелевшими костяшками, словно видел в них лакированное цевье снайперской винтовки. Ее синий, в радужной пленке ствол скользил по проспекту, где несся длинный, черный, как хищная оса, лимузин, и в этот налетающий вихрь, в зеркальное лобовое стекло летела его точная пуля.

– Ненавижу! – сказал Белосельцев. – Перед смертью его замочу!

Вельможа не перебивая слушал, окаменев. Из-под каменного лба и мохнатых, словно северный мох на граните, бровей смотрели на Белосельцева маленькие, как синяя вода в лунке, изучающие глаза. Вздохнул, приподнял на животе и груди тяжелые руки, опустил одну на плечо Белосельцева. И она неожиданно оказалась мягкой, теплой, нежной.

– Давай-ка прогуляемся, – сказал Вельможа, оглядывая потолки и стены веранды, где среди темных суков и трещин могли притаиться невидимые микрофоны. – Пойдем по тропинке прогуляемся.

Они шли по коричневой дорожке, усыпанной стеклянными иглами, среди прямых золотистых стволов. В высоких вершинах тихо скользили лучи, мелькали белки и птицы, падала темная шишка.

– Не надо никого мочить и тем более самому погибать, – говорил Вельможа, ступая толстенными ногами по тропке. – Нам не погибнуть, выстоять надо! Каждая светлая голова и крепкая рука нам пригодятся. Не завтра, а уже сегодня.