Александр Проханов - Среди пуль

Если первые два вели свое происхождение от царства рыб и животных, их тотемными предками были рыба и дикий кабан, то этот неуловимо, не внешним, а сущностным сходством, был из семейства пауков. Тех, подземных, избегающих света, населяющих пещеры и затемненные сырые углы, где они развешивают свою сырую липкую паутину, питаясь слизняками и мокрицами. Мягкое, косматое, многолапое и бесшумное существо на время обрело человеческий облик. Спрятало в жилетку свое круглое брюшко и отростки ног. Совершит какое-нибудь неожиданное злое деяние, поражая невидимыми укусами людей, и исчезнет в темной расселине.

Белосельцев физически ощутил холод подземелья, тлетворную сырость склепа. По лицу его скользнула мертвая паутина.

Яковлев казался древним пауком, пережившим поколения и эпохи, из которых он выпил соки.

– Александр Николаевич, вас ждут! – сообщил секретарь, почтительно приподнявшись.

– Если можно, молодой человек, позвоните по этому телефону, – Яковлев протянул секретарю визитную карточку. – Если будет ответ, позовите меня.

И, прихрамывая, прошел в кабинет. А Белосельцеву казалось – в приемной на всех углах появилась едва заметная паутина, сотканная из серой мертвой слюны.

Белосельцев понимал, что ему не проникнуть за дверь, не услышать разговоров, которые там велись. Он узнает о них с опозданием, по случившимся несчастьям и бедам. По государственным переворотам и войнам. По землетрясениям и наводнениям. По эпидемиям туберкулеза и СПИДа. По массовой гибели китов и оленей. По взрывам самолетов и шахт.

Неожиданно появился Каретный:

– Извини, что заставил ждать!.. Столько всего интересного!.. Ну пойдем, дорогой!.. – Он взял Белосельцева под руку, потянул, но не в сторону двери, обитой кожей, а к противоположной стене, где, замаскированная деревянными панелями, приоткрылась дверь. Они вошли и оказались в просторном кабинете с белой лепниной на стенах, с разрисованным плафоном и огромным столом, зеленым, как подстриженная лужайка. Иллюзия была столь велика, что Белосельцев почти ощутил запах срезанной свежей травы. Но те, кто восседал за столом, были похожи на черных ворон, опустившихся на лужайку, выглядывающих среди срезанных трав добычу. Они произвели на Белосельцева ужасное впечатление.

Здесь сидели виднейшие телевизионные обозреватели, руководители программ, редакторы либеральных газет, чьи лица были известны Белосельцеву по множеству раздражающих, мучающих и дурачащих передач, в которых умело и беспощадно оскорблялись самые сокровенные чувства людей. Увидев их, Белосельцев содрогнулся, словно его привели в камеру пыток, где сошлись палачи, отдохнув после ночных допросов, готовые продолжить свою работу.

Под лепным плафоном, под румяными купидонами и млечными нимфами сидели нахохленные, в застегнутых черных костюмах специалисты с кейсами, портфелями, папками, в которых, если их растворить, наверняка заблестят зубчатые пилы, отточенные крюки и иглы, сверкающие лезвия – разнообразные инструменты для мучений.

Белосельцев, увидев их разом, всех в одном месте, изумился концентрации зла. Казалось, в комнате, освещенной чудесным солнцем, с прозрачным античным панно было темно. От сидевших исходила тьма. В каждом присутствовал сгусток тьмы, поглощавшей свет. В них было не просто отсутствие света, а именно источник темных лучей, своей силой перекрывавший свет, съедавший его, уничтожавший лучи солнца, перерабатывающий эти лучи в мрак, в антисвет. Эти сгустки тьмы, источники антисвета присутствовали в каждом по-своему, сотворяя их лица по законам уродливого, искривленного антисветом пространства, делая каждое лицо по-своему ужасным.

Один из сидящих положил на колени портфель, прижимая его маленькими волосатыми ручками. Белосельцев узнал в нем известного телеобозревателя, которого в народе прозвали Сатанидзе за особое изобретательное мучительство. У него была большая непропорциональная голова, слабо сидящая на недоразвитом теле. Он был похож на птенца, у которого гипертрофированно развит клюв, готовый схватить и сглотнуть, а также мерцающие влажные глаза, ищущие пищу. Он был покрыт черным курчавым пухом: щеки, веки, раковины ушей, маленький вогнутый лоб. Сквозь этот курчавый покров мокро, словно он только что выпил сироп, светились губы, а за ними блестели белые искривленные зубы. Шерсть уходила за ворот рубахи, и там, под одеждой, все было в шерсти: грудь, пах, живот с розовыми, в несколько рядов, сосками, колени, растопыренные пальцы ног числом шесть.