Александр Проханов - Среди пуль

Белосельцев старался угадать его среди присутствующих на панихиде. Не мог. Продолжал чувствовать его соседство и близость. Снова посмотрел на лежащего в гробу Вельможу. Теперь его лицо выражало не муку и боль, не изумление и досаду, а на нем было выражение задумчивой печали, созерцания и нежности.

По соседству двое в черных костюмах, немолодые, печальные, стараясь сохранить горестное выражение лиц, негромко переговаривались.

– Я как чувствовал, что его убьют. Говорил ему: «Осторожней! Опасно! Ты человек незаменимый, одна на тебя надежда!»

– Оттого и убили, что незаменимый. И до других, глядишь, доберутся.

– Мне кажется, мой телефон прослушивают. Раньше хорошо слышно было, а теперь фон идет. Что-то они вынюхивают.

– Ну а мы-то при чем? Мы, как старые товарищи, на уровне воспоминаний!

Белосельцев увидел, как в зал, вслед разводящему, вошла четверка людей с черными повязками на локтях, сменила траурный караул у гроба. Среди вновь заступивших был Генсек. Его лобастая голова, сильный нос, редкие белесые волосы возвышались над гробом. А напротив, у другого угла, стоял генерал. Белосельцев узнал его. Это был высокий чин из Генштаба. Покойный Вельможа принимал от них последние почести, и они, столь разные, ярый оппозиционер и верный слуга режима, были тайно связаны, высвечивали эту связь, стоя у гроба.

За колонной раздавались негромкие голоса:

– Он перед самым отъездом хотел решить мое дело. Я говорю: «Если можешь, реши сейчас!» А он: «Вернусь, тогда и решу!» Вот теперь и вернулся! Не знаю, к кому обращаться.

– А он мне обещал похлопотать в Министерстве культуры. А то куда ни пойду, все на меня, как на дневную сову, глаза таращат. А он хлопотал. Теперь все хлопоты кончены!

– Недаром говорят – спешите делать добро!

Вновь появился разводящий, приведший за собой новую четверку с траурными повязками, с тем чтобы подменить стоящих у гроба. Среди сменщиков Белосельцев узнал Бабурина, его молодое лицо с темной бородкой. Напротив него, в изголовье у покойника, сутулый и тяжкий, встал министр правительства. Два их лица вместе с лицом Вельможи образовали загадочный треугольник. Бабурин и министр были связаны между собой через это таинственное триединство. Обнаружили свою связь, чтобы через пять минут, когда истечет их печальная вахта, разойтись и расстаться, быть может, навсегда.

Голоса за колонной, вкрадчивые и печальные, продолжали звучать:

– Кто его теперь заменит? Мне говорили, что, может, Николай Севастьянович. У него тоже хорошие отношения с премьером. Когда-то в обкоме я работал с Николаем Севастьяновичем. Он был замзав отделом, а я только что пришел инструктором.

– Я тоже с ним работал в отделе промышленности. Очень толковый мужик, к людям хорошо относился. Надо ему позвонить!

– Передай привет от меня. Скажи, что у меня есть фотография, где мы вместе на открытии памятника космонавтам.

Новая четверка появилась у гроба.

Белосельцев смотрел на появлявшихся и исчезавших людей в траурных повязках. Среди них были представители старых партийных кланов, министры последнего советского правительства, бывшие секретари ЦК, один из членов ГКЧП. Вошел и занял место у гроба генерал Варенников, статный, худой, с седой щеткой усов. А наряду с ним, оппозиционером и борцом, появлялись редактор крупной демократической газеты, известный телеведущий, заместитель ненавистного министра Козырева. Все они были связаны, обнаруживали тайную связь.

То, что видел сейчас Белосельцев, появление в траурном зале этих разных, внешне несовместимых людей, это и было «Новым курсом», который взращивал и лелеял Вельможа. Тайный глубинный замысел, невидимый союз, замкнутый на него, всплывал теперь на поверхность, как убитый кит, обнаруживая свои размеры и форму.

Поразившись своему открытию, ужаснувшись простоте режиссуры, Белосельцев снова взглянул на Вельможу. Теперь лицо его выражало отчаяние, ненависть, невыносимую боль, словно мертвый чувствовал страшную, сгубившую его силу. Белосельцев испытал ту же боль, отчаяние, ненависть. Стал искать глазами источник страдания, мучающий и его, живого, и лежащего в гробу Вельможу.

Перевел взгляд с караула на родственников и друзей покойного. На затемненные люстры. На солдат, продолжавших двигаться мимо гроба серой безликой вереницей. Вдруг в дальнем конце зала, где, почти невидимая, различимая лишь из-за красного огонька индикатора, работала телекамера, он разглядел человека – его мягкое тело, залысины, выпуклые глаза, подвижный рот. Это был Хозяин, тот, с кем недавно, день назад, он встречался на вилле. Хозяин стоял рядом с оператором, снимавшим незаметно всех, кто становился у гроба. Белосельцеву казалось: глаза Хозяина победно блестят, а все его мягкое тело сотрясается от беззвучного смеха.