Александр Проханов - Выбор оружия

Аурелио наклонился к нему и что-то сказал по-испански.

– Что? – не расслышал Белосельцев.

– Думаю, вам придется лететь в Мозамбик, – повторил он по-русски.

– Знаю, – кивнул Белосельцев.

Самолет рокотал, и в звоне обшивки начинала звучать чья-то грозная трубная музыка, металлические, неразличимые для слуха слова. Белосельцев слушал хор стальных великанов, наполнявший металлическое небо, где не было Бога и летел огромный трубящий ангел.

У самых губ, у дрожащих счастливых глаз – резная, прозрачная на солнце трава, близкая красная ягода, розовый кудрявый цветочек. Выше травы – горячие смоляные стволы, стеклянный блеск бора, синее небо с белым недвижным облаком. Он прижимает к теплой земле гибкое скользящее тело, раздвигает стебли, смотрит в прогал на бабушку. Она сидит на пенечке, беловолосая, в белой соломенной шляпке, держит раскрытую книгу. Ее лицо серьезное, внимательное, среди теней, солнечных пятен, мерцаний. От бабушки к нему, сквозь прозрачные зеленые стебли, тянется горячий луч света. Он чувствует этот луч своим нежным, любящим сердцем. Крадется к бабушке, молит, чтобы она не заметила, продолжала читать, как можно дольше не углядела его в траве. Но столько любви и нежности в его сердце, так напряжен и зорок его зрачок, столько радости, света в соединяющем их луче, что бабушка чувствует его приближение. Отрывает глаза от книги, оглядывает поляну. Глаза их встречаются, лицо ее начинает светлеть, улыбаться, но луч выгибается, поляна перевертывается, словно насажена на тонкую ось, и бабушка пропадает, проваливается, заслоняемая поднятой дыбом землей. Он вскрикивает, не в силах ее удержать. Испытывает такое страдание, такую тоску и боль, понимая, что все это сон, бабушки давно уже нет, нет той поляны и ягоды. Это прозрение во сне переходит в пробуждение, в явь, в сердечную боль и тоску. Просторный гостиничный номер. Сумрачная, с пологом ниша, в которой стремительно свертывается, исчезает пространство сна. В этой воронке еще дрожит и мерцает гаснущая точка света. Погасла. Он лежит, опрокинутый. Глаза в слезах.

Белосельцев медленно, принуждая себя, поднялся с кровати. Вяло прошел по мягкому, устилающему номер ковру. Тускло отразился в зеркале, избегая отражения, не желая видеть свое худое усталое тело. Приблизился к окну, пропускавшему сквозь гардину коричневый сумрачный свет. Ухватился за ткань, дернул, сдвигая гардину, звякая костяными кольцами. Огромный, сине-сверкающий удар океана бесшумно толкнул его в грудь. Близкая, солнечная, в бесчисленных мерцаниях света, в слепящих точках, голубая, туманная, открылась океанская ширь. Близко, у самых окон, удалялся корабль, белый, с черно-красной рубкой, оставляя за кормой негаснущую голубую дорогу. Вдали, на рейде, белели другие корабли. Белосельцев стоял, залитый светом, оглушенный светоносным ударом.

Африка. Столица Мозамбика Мапуту. Вид из отеля «Полана».

Белосельцев накинул халат, вышел в прохладный, гасящий шаги коридор. Обменялся кивками с молчаливым служителем. Мимо закрытого, застекленного бара направился к выходу, вышел на слепящий свет. Темные глянцевитые пальмы окружали его, вырастая косматыми, как звериные лапы, стволами из ярких зеленых газонов. Садовник брызгал солнцем на влажный умытый куст, колыхавший тяжелыми оранжевыми цветами. Бирюзовый, блестел, волновался, сверкал бассейн, в нем одиноко плескался пловец.

Белосельцев стоял среди слепящей белизны и сверкания, в душистом, густом, маслянистом воздухе, чувствуя над собой в бледной синеве колебание невидимой небесной мембраны. Океан и небо, прозрачные и пустые, беззвучно пульсировали, меняли давление. Его сосуды и сердце улавливали колебания, страдали, были барометром, предсказывающим приближение далекого шторма.

За парапетом, под зеленым спуском, по набережной мчались машины. Разбивался о гранит пенистый вал океана. Белый корабль мягко подплывал по синей шелковой полосе. Белосельцев, испытывая утонченное страдание, болезненно щурясь, сжал веки, превращая океан, корабль, солнечный спуск в фиолетовый негатив, ощущая закрытыми глазами жгучую радиацию неба, бесшумно пронзавшую его плоть непрерывными летучими вспышками. Одолел свою обморочность, пошел к бассейну.

В лазурной кафельной чаше, среди золотистых, пробегавших по дну солнечных отражений плавал англичанин Грей, розовощекий, молодой, с млечным упитанным телом, похожий на пухлого, сдобного ребенка. Помахал из воды Белосельцеву, радостно отфыркиваясь, топорща белесые усики, дружелюбно мигая синими глазками.