Ариэль Бюто - Самурайша

У мсье Фужероля был длинный нос, и он носил темные очки — больше о нем никто ничего не знал. Каждое утро лимузин увозил его на службу — подальше от сада, рынка и хрупкой мадам Фужероль.

Как-то раз Суми, утомленная беременностью и оттягивавшей руку сумкой, прислонилась к ограде сада Фужеролей, чтобы передохнуть, и ужасно смутилась, увидев рядом с собой встревоженную хозяйку дома.

— Вам нехорошо?

Суми не успела ответить. Ей стало дурно, земля полетела навстречу так стремительно, что она не успела смягчить падение.

Когда Суми очнулась, мадам Фужероль обтирала ей лицо влажным полотенцем, шепча слова утешения. При других обстоятельствах подобная забота повергла бы Суми в смущение, но она так устала, что позволила француженке продолжать и выплакала ей свою скуку, одиночество и обиду, копившиеся в душе с первого дня замужества.

Мадам Фужероль молча слушала, а когда слезы иссякли, вытянула из японки всю печальную историю, слово за словом. На это понадобилось время, потому что мать внушила Суми, что воспитанный человек никогда не говорит о себе. Мадам Фужероль раскрыла Суми душу, и молодая женщина ответила ей тем же.

Судьба француженки оказалась такой же незавидной, как участь японки. Ее муж Анри женился на ней, потому что она была красивой и хорошо воспитанной и он надеялся с ее помощью взойти на дипломатический олимп. Супруга дипломата оказалась стеснительной и замкнутой, она не умела разрядить обстановку на званом ужине, не могла разогнать скуку мужа, но он утешался надеждой на рождение сына.

За пятнадцать лет Фужероли побывали в половине азиатских стран. Всякий раз они мечтали, что у их наследника будет двойное гражданство — франко-китайское, франко-таиландское, франко-корейское. Во Вьетнаме Виолетта Фужероль консультировалась у специалиста, утверждавшего, что он может определить по радужке глаза способность пациентки к деторождению. Он пообещал Виолетте, что через год она родит близнецов, но Фужероли покинули Сайгон вдвоем.

Когда дипломатическая чета прибыла в Токио, Виолетте исполнилось тридцать девять. Супруги совершенно охладели друг к другу, так что зачатие стало бы чудом.

Виолетта подозревала, что у мужа есть любовница. Она продолжала мечтать о ребенке — но не для того, чтобы вернуть мужчину, чье общество ее утомляло, просто хотела, чтобы малыш разделил ее одиночество.

— Вам очень повезло, — заключила она свой рассказ, погладив живот Суми.

— Мне очень повезло, — эхом откликнулась Суми, не веря сама себе.

У молодой японки никогда не было подруги. Когда мадам Фужероль попросила Суми звать ее Виолеттой, она решила, что теперь все изменится. У них вошло в привычку видеться каждый день. Суми приходила к Виолетте, о чем слуга доложил хозяину дома (новость оставила того равнодушным), а Шинго так ничего и не узнал. Суми была счастлива и не собиралась ничем с ним делиться.

Она решилась поговорить с мужем, когда ребенку исполнился год, и горько пожалела, что так долго тянула. Малышка делала первые шаги, и было слишком поздно.

Дорогой Отец, дорогая Матушка,

Надеюсь, что вы здоровы и получили мое последнее письмо. Я очень благодарна за деньги, которые прислал мне отец. Я переехала в одну из студий, которые японское посольство арендует в Художественном городке, и теперь могу заниматься, не докучая своей игрой соседям.

Профессор Монброн настоял, чтобы я записалась на Дюссельдорфский конкурс, где буду играть дуэтом с девушкой из моего класса. Ее зовут Эрика, и она очень талантлива. Мы начали репетировать, и у нас очень хорошо получается. Я привыкаю к французской еде — ко всему, кроме сыра! — но прошу вас прислать мне еще пакетиков с японскими блюдами. Здесь они стоят дорого, да и купить их непросто. Мне они необходимы, потому что легко и быстро готовятся. Вчера я угощала мою подругу Эрику, и она очень оценила…

Хисако откладывает ручку и переводит взгляд на плывущие по Сене баржи. О чем еще написать родителям? Она не может ни солгать, ни рассказать им, что полюбила Европу и начинает забывать Японию. «Забывать» — не совсем точное слово, но тоска первых месяцев прошла, бледные краски детства растаяли на ярком свету ее новой, парижской жизни. По собственной воле Хисако в Японию не вернется.

Она солгала родителям о сыре. Она краснеет, когда ее перо выводит на бумаге имя «Эрика» вместо «Эрик». Но разве сумеет она убедить родителей, что во Франции юноша и девушка могут наслаждаться камамбером, пить бордо, гулять, рука в руке, вокруг острова Сен-Луи и никто не подумает о них ничего плохого?