Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

На полу ни осталось ни одной икринки, плитка блестела, будто ее действительно вылизали, а Хлыст пытался открыть вторую баночку, ту что была поменьше.

Сталин, качая головой, поднял бывшего противника под мышки, с трудом перенес его в кресло у журнального столиком, и с трудом дыша, пошел за другом банкой, маслом, хлебом, включил чайник по пути, возвращаясь захватил бутылку «Монастырского Кагора», но вернувшись, застал Михалыча неожиданно заснувшим:

— Ну вот, от крыши до ворот один шаг…., если падать…, конечно… — Завалившись в кресло напротив, укрылся пледиком и мгновенно забылся то ли тяжелым сном, то его очередь настала пасть под ударом галлюцинаций:

«Как-то неудобно себя чувствуя в шортах, майке, повязанном поверх нее пионерском галстуке и пилотке на, почему-то кудрявой шевелюре, с бровями, ресницами, вообще совершенно здоровым, осознал себя стоящим Иван на кухонном табурете, посреди маленькой кухоньки родительской квартиры. Мысли перелистывались, словно картотека, ни одно предположение не подходило под происходящее: ни свой внешний вид, ни сама мизансцена, ни антураж старой советской квартиры родителей алкоголиков, по очереди отбывающих лечение в ЛТП. [18] (Лечебный принудительный трудовой профилакторий для алкоголиков советского периода) «Да что это зааа…! Волосы на башке, когда я их уже забыл в натуре! «Касяк» [19] (Повязка на рукаве арестанта в лагере, говорящая о занимаемой им должности в поддержку администрации исправительного учреждения. В данном случае — пионерский галстук) на шее, гольфы! Как я перед братвой оправдаюсь, это ж не обосновать ни одним форс-мажером! И че я тут завис между полом и потолком?». Взрослый внешне мужчина чувствовал себя совершенным ребенком, испытывая совсем забытые чувства детства: «Сейчас отец придет! А я даже не знаю за что на этом «лобном месте» стою! Что ж я сделал-то? Он ведь спросит, и если я не отвечу, буду стоять дальше — это ж ни есть, ни спать, ни шевелиться пока он не простит! Но за что? Что ж я сделал-то! Так, так, так… Блинчик гореленький, ну что же мне…» — послышались приближающиеся шаги, издали сопровождающиеся голосом нетрезвого родителя:

— Ну что «чума на мою голову», осознал, что натворил?!

— Да папочка… — Голос Ивана, не смотря на его шестой десяток годиков показался ему не соответствующим даже пионерскому периоду его жизни, скорее первым экспериментам сложения слов в предложения. Почему-то при всем его необузданном чувстве юмора это обстоятельство не вызвало смех, а напротив выбило объемную струйку слез. Отец с удивлением заметив слезы:

— Чего ревешь то, будто не мною, а пальцем деланный?! Стыдно, что ли? А мне думаешь легко?! Я ради этого «пузыря» [20] (бутылки с водкой) на работе надрываюсь, а ты его прячешь! Мать — стерва, слава Богу, в тюрьмушке, я уж успокоился — тырить у меня водку не кому, так ты теперь нашелся — не рано?!

— Папочка, я… — это не я, папочка!

— А кто, сучий потрах! Неделю стоять будешь и рассказывать «Вскормленный в неволе… петух молодой!». Давай! Воркуй… Либо неделю стоять будешь на этом табурете, как петушара на жердочке, либо…, где водка, сученыш?!.. — Тут Сталин понял, что у отца пропала бутылка, что толкнуло к гениальной мысли — разбудить Хлыста, попросив его принести сюда содержимое второго холодильника… Моментально последовавшее этому предложению опровержение такого подхода, ввергло, толи в панику, толи в отчаяние, а скорее, оставив, где-то посередине. Он перекрестился. Отец взревел:

— Ты что отродье! Ты как смеешь! Ты сын коммуниста! Да я тебя сгною!.. — Сын продолжил: «Скорее всего на табурете…». Мужчина сделал шаг к своему отпрыску, на чем-то поскользнулся, потерял равновесие, падая, попытался схватиться за мальчика — Ивана Семеновича, но вместо этого ударился основанием черепа о край массивного деревянного сидения. В тишине, застывшим от неожиданности и испуга, Ваню взбодрила следующая насмешливая над родителем мыслишка: «Дед делал табурет на совесть, а попалась папина башка на трезвость — поделом! Вот только кому? Сейчас мусора нагрянут, соратничек мой по болячке тут, как тут, нарисуется, и после моего пассажа по поводу красной икры, браслетики на моих пионэээрских ручках, застегнет, мол, тогда упустил с мошенничеством, а папашку-то теперь припомню! Вот и помогай людям!».

Папа, застонал. Страх наказания за ослушание оставило Ваню стоящим, как и прежде, на табурете, хотелось помочь, но еще большее желание одолевало сильнее — убежать, пока не досталось!