Ксения Букша - Мы живем неправильно

Пальяныч, перекосившись, стоит посреди комнаты и скребет вмятину в черепе.

– Я лечу на Мадагаскар, – слышит Хабанера.

– О-о, – говорит Васька Баклан по инерции. – Это, типа, круто!

– Есть желающие лететь со мной?

Три новичка-стажера пихают друг друга локтями и хихикают. Васька Баклан, всматриваясь в экран, перемещает жвачку из правого защечного мешка в левый защечный мешок. Дужка его очков отливает сиреневым (Хабанера еле-еле, чуть-чуть, немножечко повернулась, но не настолько, чтобы увидеть Пальяныча).

– Хабанера, может, ты?

– Еще не хватало, – откликается Хабанера язвительно.

В конце концов, это невозможно. Какого хрена впираться посреди рабочего дня со своими идиотскими шутками и называть ее на «ты» при стажерах?

– А может, ты хочешь со мной полететь?

– Хочу, – слышит Хабанера писклявый голос Дашки-переводчицы.

– Отлично, – хрипит Пальяныч. – Прямо сейчас, о'кей? На Мадагаскар?

– Не вопрос, – пищит Дашка-переводчица легкомысленно, – встает и удаляется вслед за Пальянычем.

После чего кругом воцаряется глубокая тишина. Все как-то меркнет. Все думают, что Хабанера, выдержав приличную паузу, что-нибудь сделает. Что-нибудь придумает. Все затаили дыхание.

Но Хабанера ничего такого не делает и не придумывает. Она, кажется, целиком поглощена работой, и все понемногу выдыхают и забывают об этом эпизоде.

Гроза ворочается. Ветер свищет. Ветер жаркий прямо в лицо, как волна, пахнет горючим торфяным дымом.

Кто там стоит на верху эскалатора и курит? Это Пальяныч стоит там наверху и курит, обнесенный завесой дыма. Он, как всегда, в мятом-перемятом пиджаке, и волосы у него не лежат, а торчат дыбом, и впадина наливается синевой. Но кое-что в нем изменилось.

Майка. Точнее, рисунок на майке. Репродукция Манхэттена.

Теперь там не хватает двух небоскребов. Вместо них на майке у Пальяныча зияет пустота. Небоскребов нет. Не так, как будто их разрушили, а так, как будто и не строили.

Он приникает к Дашке-переводчице, грубо раскрывает на ней все одежды трясущимися пальцами и целует, целует – в ямочку на шее, в грудь, всасывается в губы, как сумасшедший, неверными руками вслепую шарит по ее телу. Он как будто шел весь день по пустыне и спешит напиться.

Можно было бы сказать, что наступила ночь.

Но на самом деле никакой ночи нет. Еще не успела лечь спать Европа, а корпоративная Америка волнами поднимается на работу. Звон будильников прокатывается от Восточного до Западного побережья. Когда последние европейцы отворачиваются к стенке и засыпают, рассвет уже золотит вершины гонконгских небоскребов. Никакой ночи нет.

Хабанера одна во всем здании банка. Комната расплывается перед ней в потемках. Она берет ножницы и выковыривает из стены розетку. Выковыряла – выдрала. Сразу целый пучок шкворчащих проводов. Хабанера цепенеет – молнии россыпями, зигзагами электрические разряды. Токи у Хабанеры в голове сворачиваются в ярчайшие мятные и цитронные кривые, в носу запах горелого мяса – это горит у нее внутри, кривые стекают, как разноцветный дождь по стеклу, извиваются, как кислотные черви. Густой дым заполняет комнату; и последнее, что видит Хабанера, – как, со скрежетом выдираясь из железных башенных кранов, восходит на небо луна.

А Дашка-переводчица, сидя у себя в комнате на окне, пьет что-то оранжевое и очень жидкое, льющееся как масло. Идет дождь, теплый, почти горячий. Желтый яичный свет льется из летних сумрачных небес. Дождь течет по листьям, и по ее застывшему лицу, и по отсыревшему дому; внизу, в переулке, все затоплено, там пузырятся лужи, а Дашка сидит на окне, поставив ноги на широкий карниз. Солнце светит ей из Америки, с той стороны Земли.

Она сидела на кухне, в углу дивана, в шерстяных носках и бордовом индийском платье, кропая на листке формулы: решала примеры.

Старшая сестра чистила кабачок.

– А что это за мужик тебе пишет, Кира?

Она подняла взъерошенную голову.

– Математик. Англичанин. Точнее, русский, но живет в Оксфорде. Ничего так, прикольный. Задачки задает всякие.

– Задачки? – подозрительно спросила сестра. – А сколько ему лет?

– Да уж тридцать точно есть, а то и все тридцать пять, – сказала Кира. – Я его плохо помню, мы на конференции какой-то познакомились. Даже не то что познакомились…

– На какой конференции?

– Ну помнишь, полтора года назад.

– И полтора года переписываетесь? – успокоилась сестра. – Ну, тогда конечно.