Джонатан Франзен - Поправки

– О стольком беспокоишься зря, – с внезапно обретенной мудростью сказала Инид, – а потом видишь: это вовсе не имеет значения.

– Кое-что все-таки имеет значение, – возразила Дениз.

Инид невидящим взглядом уставилась на гору нечищеной картошки.

– Он уже не оправится, верно?

Слава богу, мать думает, она плачет из-за болезни Альфреда.

– Боюсь, что нет, – сказала она.

– И дело не в лекарствах, да?

– Наверное, не в них.

– И нет никакого смысла ехать в Филадельфию, – продолжала Инид. – Он все равно не сможет выполнять указания врачей.

– Ты права. Нет смысла.

– Дениз, что же нам делать?

– Не знаю.

– Я еще утром поняла: что-то неладно, – сказала Инид. – Если б ты откопала конверт три месяца назад, он бы задал мне взбучку. А сегодня – ты сама видела. Он даже не отреагировал.

– Прости, что я наябедничала.

– Какая разница. Он ничего не понял.

– Все равно прости.

Белые бобы закипели, крышка кастрюли задребезжала. Инид поднялась, убавила нагрев. Дениз, не вставая с колен, сказала:

– Там, в рождественском календаре, кое-что есть.

– Нет, Гари уже прикрепил последнее украшение.

– В двадцать четвертом кармашке. Для тебя.

– Что?

– Не знаю. Сходи посмотри.

Она слышала, как мать идет к входной двери, потом возвращается. Дениз так долго смотрела на замысловатый узор лоскутного коврика, что, должно быть, он навеки отпечатался в ее памяти.

– Откуда это? – спросила Инид.

– Не знаю.

– Это ты спрятала в календарь?

– Секрет.

– Ты, кто же еще.

– Нет.

Инид положила таблетки на кухонный столик, отступила на два шага, нахмурилась.

– Кто бы ни спрятал их в календарь, хотел как лучше, – признала она. – Однако им не место в моем доме.

– Хорошая мысль.

– Мне нужно только настоящее или ничего.

Правой рукой Инид смела таблетки в подставленную горсткой левую, выбросила в дробилку для мусора, включила воду и истолкла аслан в порошок.

– Настоящее – это что? – спросила Дениз, когда шум утих.

– Я хочу, чтобы мы собрались все вместе на последнее Рождество.

Гари, принявший душ, чисто выбритый и изысканно одетый, вошел в кухню и успел расслышать это заявление.

– Придется смириться, что нас четверо, а не пятеро, – произнес он, открывая бар. – Что стряслось с Дениз?

– Расстроилась из-за папы.

– Самое время, – сказал Гари. – Действительно, есть из-за чего поплакать.

Дениз подобрала с полу скомканные салфетки.

– Плесни мне побольше того же, что и себе, – попросила она.

– Я думала, сегодня мы откроем шампанское Беа! – вмешалась Инид.

– Нет! – ответила Дениз.

– Нет! – подхватил Гари.

– Оставим про запас, на случай, если приедет Чип! – решила Инид. – Что это отец так долго возится?

– Наверху его нет, – сказал Гари.

– Ты уверен?

– Вполне.

– Ал! – закричала Инид. – АЛ!

Полузабытый огонь в гостиной разгорелся сильнее. Белые бобы тушились на прикрученной конфорке, из кондиционера шла струя теплого воздуха. Снаружи скрипели на снегу шины запоздалого автомобиля.

– Дениз, – попросила Инид. – Сходи посмотри, может, он в подвале?

Дениз не спросила «Почему именно я?», хотя спросить хотелось. Подойдя к лестнице в подвал, она окликнула отца. Внизу горел свет, из лаборатории доносилось какое-то загадочное шуршание.

– Папа! – снова позвала она. Ответа не было.

Страх, охвативший Дениз, когда она спускалась по ступенькам, напоминал ужас, пережитый в тот печальный год детства, когда Дениз просила завести домашнее животное и ей подарили клетку с двумя хомячками. Собака или кошка повредили бы обивку мебели, но двух юных хомячков из приплода, полученного в доме Дриблетов, Инид согласилась принять. Каждое утро, спускаясь в подвал накормить зверьков и налить им свежей воды, Дениз гадала, какой новый кошмар они высидели за ночь специально для ее глаз – гнездо со слепым, извивающимся, розовым выводком, плодом инцеста, или идиотскую, до отчаяния бессмысленную баррикаду из собранных в кучу опилок, за которой на обнаженном металлическом полу клетки тряслись родители, наглые, раздувшиеся, сожравшие все свое потомство, – вряд ли это было так уж аппетитно даже на вкус хомяка.

Дверь в мастерскую Альфреда была закрыта. Дениз постучала.

– Папа?

Альфред ответил сразу, напряженным, сдавленным лаем:

– Не входи!

За дверью что-то твердое проскребло по цементу.

– Папа! Что ты там делаешь?!

– Сказано: не входи!

Дениз видела ружье. «Конечно, – подумала она, – кому же, как не мне, быть тут. – И еще она подумала: – Я понятия не имею, что делать».