Радек Йон - Memento

Длинная пауза. Надзиратель снова прохаживается по комнате.

— А вчера на прогулке две цыганки всю дорогу о чем-то шептались. Не иначе как про меня. Их на меня натравили!

И вдруг кричит:

— Все вы тут спите и видите, как бы меня кокнуть! Все! Просто потому, что я наркошка!

— Ну хватит. Пошли, что ли, назад в отделение, а? — Надзиратель берет Еву за плечи, приподнимает со стула.

Она и пятидесяти не весит, отмечает про себя Михал.

— Ну, что я говорил? — моргает ему надзиратель. — Я ведь предупреждал. Жаль, конечно…

Проклятая жизнь.

Согнувшаяся тень в коридоре. Какое-то жалкое подобие того, с кем несколько лет назад я виделся на дискотеке.

— Хоть одну дозу! — канючит он в дверную щель, подстрахованную цепочкой. Рука просунулась прямо в переднюю.

— Чего тебе? — спрашивает Михал, словно не знает наперед. Словно каждый раз не повторяется одно и то же.

— Гонза мне не дает. А я в обломе…

— Мы не можем варить для всей Праги. Пойми ты. Мы завязали.

Захлопнуть дверь. Тринадцатый проситель за день. Квартира Гонзиного деда постепенно становится местом паломничества. А от такой известности добра не жди.

Испариться, что ли, отсюда? Но куда? Михал, нервничая, поджидает условного звонка. Наконец-то Гонза!

— Надо кончить с этим на время. Иначе нас тут повяжут, — выпаливает Михал, едва тот входит.

— Говорю тебе, за это не сажают.

— Пришьют чего-нибудь еще. Хоть тунеядство.

Сколько прошло дней, как меня выперли с работы? Девятнадцать. На поиски нового места осталось одиннадцать. А дальше?

— Я не могу отказывать постоянным клиентам.

Легко тебе разглагольствовать. Сам перестал работать всего с неделю назад.

— Мы ведь не договаривались, что ты будешь толкать болтушку! — Михал переходит на крик.

— А что еще мне с ней делать?

Господи боже, мы катимся в какую-то бездонную пропасть.

— Спокуха! Я даю только самым надежным.

— А те, кто сюда таскается? Они как унюхали?

Гонза пожимает плечами.

— Так вот, чтоб ты знал, я завязываю. Не хочется снова в зону. Найду себе работу, а варить буду для нас двоих. Раз в месяц. Не больше. И баста. В гробу я видал этих дуриков, что сюда таскаются!

— Вот как? — Натянутая улыбка. — А жить где будешь?

— А где бы… — На большее Михала не хватило.

— Это я к тому, что, помнится, мы кое о чем договаривались, — торжествует Гонза. — Ты тут живешь за болтушку. А чем будешь платить, если я закрою лавочку?

— Сука! Припер меня, гадина! — Михала аж трясло от ненависти.

Сунуться к предкам. После всего? Добровольное заключение. До самой смерти. А как там варить? На все эти причиндалы ведь Гонза давал. Да, повязал круто. Теперь вместо Рихарда — тот хоть головастый был — придурок Гонза. Неужто я так уторчался, что даже эта шваль меня может прижать?

Вдохнуть, как перед прыжком в ледяную воду. Надо учиться терпеть. Лучше это, чем тюрьма. Что будет потом? Черт его знает. Позвоню.

— Михал! — Ни слова больше, только ужас в глазах.

— Мне нужно выспаться, мам.

— Да ты прямо скелет! Давай я тебя накормлю.

— Потом.

Повалиться на кровать. На свою кровать. Вот здесь почти двадцать лет я строил грандиозные планы. Заснуть. Поскорее. А когда придут ломки? Откуда я знаю. Может, еще буду спать.

— Михал, поешь. Слышишь, Михал?

Желудок свело от голода, но нет сил приоткрыть глаза.

— Ну вот. Ты лежишь тут уже целые сутки! Я покормлю…

Он ощущал мамины руки. Как она приподнимает его и подкладывает подушку. Ложку, продирающуюся сквозь зубы. Манную кашу и какао на нёбе и языке. Как для грудного. На слова не было сил. Только послушно глотать. Спать! Это была единственная, всепоглощающая мысль. И еще страшный голод… Хорошо бы спать и есть одновременно. Он даже не думал, каково теперь матери. Даже не замечал, что она сидит на его постели. Только вкус манной каши и еще жуткая сонливость. Полный упадок сил.

Бесконечный сон. С двумя перерывами в день, когда мама приходила кормить. Голод, который подступал сразу, стоило его разбудить, голод, который не проходил и от полной тарелки еды. Наесться бы досыта, но не было сил. Даже долго глотать он и то не мог. Михал терял сознание посреди кормления. Первые четыре дня желудок изрыгал почти все, что с невероятным трудом впихивала в него мать. К концу недели Михал стал просыпаться от страшных болей в костях, так быстро он набирал вес. Будто скелет не способен был выдержать на себе все это мясо. Больше всего доставалось позвоночнику. Бывали минуты, когда Михал корчился от невыносимой стреляющей боли в спине. Словно кто-то вонзал иглу прямо в мозг. А после часа безуспешных попыток забыться ему снова казалось, будто он не спал несколько дней. Он уже не засыпал, а просто терял сознание. И так бесконечные четырнадцать дней и ночей.