Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Тогда в Бринстоне был дождливый вечер, впрочем настоящего дождя, с лужами, дробным перестуком крупных капель, — не было, а висела нудная пелена микровлаги; масленая мостовая, мокрые стены домов, черные ветки могучих вязов, мерцающие на фоне желтых уличных фонарей.

Трое с «Уржума» — боцман, радист и стармех — давние приятели: Белецкий с боцманом жил на одной площадке в пароходском доме на улице Челюскинцев; с Волобуевым, радистом, учились в Мурманской мореходке; кроме того, оба были «супниками» на период учебы, женились на пожилых официантках, с которыми впоследствии оба разошлись.

Долго бродили втроем по кривым улочкам, толкались по дешевым магазинчикам, лавчонкам, пока не забрели в кабачок-забегаловку, подальше от всевидящего ока помполита.

В кабачке тихо играл аккордеон, в зальце — полумрак, ясно видимых источников света не было, только впереди сверкала бутылочная витрина бара, зеркально множились желтые, голубые, синие, оранжевые цвета, да еще в нишах слева и справа горели две газовые горелки, давали тепло и колеблющийся свет. Однако сидеть в тепле, тянуть горькое пиво — всего этого достаточно, чтобы приятно отдохнуть, расслабиться, забыться.

К девятнадцати часам набрался народ, в основном рабочий люд: докеры, служащие контор, парни в твидовых пиджаках, и всё — зонтики, широкополые шляпы, плащи, хрустящие болоньи — полетело в угол, на широкую лавку из простого дерева, самое мокрое вешалось отдельно, поближе к газовому огню. На стойке бара в серебряном блюде — гора маленьких бутербродов с ветчиной, салом и перцем, по два бутерброда на кружку темного пива.

Из дальнего угла смотрела, играя, через высокий гнутый бокал красивая размалеванная баба. Эдуард приметил ее сразу, как только вошел, сел напротив — так было удобнее наблюдать. Ему нравилось это матовое лицо, обращенное к нему, невинный взгляд и красный вызывающий рот; оно нравилось Эдуарду смешением черт: греховностью и чистотой. Женщина была пьяна. И все-таки казалась красивой.

Но всякий раз, когда он потом вспоминал большие вялые губы, вульгарный тон, откровенное распутство и грязь, ему хотелось плеваться.

На «Уржум» вернулись тихо, надеялись, что пронесет, обойдется. Однако не обошлось, не пронесло — по возвращении из рейса всех троих отправили на «перековку» на судно «Державин» — паровичок, обслуживающий Мурманское побережье.

Другой же заботой стармеха был Громотков, со своей «гальюнной командой», которого он считал устаревшим на флоте, мягким, непрактичным и в то же время негибким.

Себя же стармех считал вполне твердым и умным и сегодня, готовясь к этой встрече, несколько минут потратил перед зеркалом, играя лицом, пробуя выражение глаз: то холодно-колючее, то вкрадчивое, надменное. За этим делом его и застали.

— Вчера вы опоздали на полторы минуты, а сегодня пришли на пять минут раньше, — заговорил, не поднимая глаз, холодно, ничуть не смущаясь театральности речи (плевать, Громотков неопасный человек).

Он раскрыл книжицу, в ней числятся десятки больших и малых грехов Громоткова: нарушение формы одежды, панибратство с подчиненными, два опоздания по три минуты, а далее и вовсе особо подчеркнуто: «На собраниях выступает резко, всех критикует — как будто кругом дураки…»

Ковыряясь спичкой в зубах, спросил:

— Что же это такое?! В вашем заведении пять человек, а вы справиться не можете. Или не хотите?! Помпа на учении опять отказала. Из-за вас выговор получил от Грищенки. А за что, спрашивается, а? Кто у вас ответственный за помпу?! Почему бирочки нет?!

— Вы же знаете — Андрюша Старков!!

— Вот-вот, у вас все Андрюши, Миши! А выговор от капитана — мне. Нет уж, извините, я лучше разделю его с вами!

Сегодняшняя речь Белецкого была многословной, излишне категоричной, он говорил сердито, слегка запинаясь, поэтому нервничал.

— Ввы ззз-наете, кто ваш Ссс-тарков?

— А что, парень как парень, горит на работе, — упрямо тянул Громотков в бессилии и злости на самого себя, теребя и комкая пальцами жесткий край новой спецовки.

— Да сколько можно повторять, Федор Степанович! — Он с ударением, твердо выделил его имя. — Пожилой человек, скоро «аттестат зрелости» получите, а в людях ни черта не смыслите. Непростительно… «Хороший парень, хороший парень…» Да нет тут хороших парней. На дворе, в троллейбусе, в кино — другое дело, а тут хороший матрос, хороший рулевой, хороший моторист! И вот еще, коль время зашло, год приглядываюсь… Вы часто говорите — молодежь должна гореть на работе, подчиненных так учите. Негосударственная точка зрения! Вредная! Это у них, там, потогонная система, выжал и выбросил, а у нас человека беречь надо! «Здоровье советских людей — это ценнейшее национальное достояние!» Слышали?! А вы призываете гореть на работе, и главное — из-за чего?! Из-за гальюнов, насосов, флянцев?! Нет, дорогой мой… А вот пример государственного подхода: складываются все бабки — рабочая сила, эмоции, настроение, человеческий моторесурс, даже погода и время суток закладываются в ЭВМ, и выдается на-гора средний результат: средний Громотков, средний Сидоров или, скажем, Белецкий…