Игорь Сахновский - Заговор ангелов

Арсений приехал через полторы недели. И то, что он мне сказал, можно было воспринять как симптом чистого сумасшествия, если бы передо мной сидел посторонний, чужой человек.

Однако он не был для меня посторонним. Более того, я редко встречал людей, которые обладали бы настолько здравым и бескорыстным умом. Умных и проницательных, в общем, хватает, но эти ум и проницательность бывают до такой степени подчинены частным, конъюнктурным нуждам, что человек начинает примерять на себя любые понятия, как пальто в универмаге: мой фасон или не мой? Ему чудится, что он ловко управляет жизнью, на самом деле – манипулирует расхожими миражами.

Меня поражала способность Арсения видеть очень сложные вещи непредвзято и трезво. Он умел, как выразился один печальный завистник, не искать своего пива в чужом кофе.

Мы сидели в «Кофейне № 7» напротив вокзала. Мальчик-официант принёс два двойных эспрессо, налил коньяка и заткнул по моей просьбе сладостные хиты Евровидения.

Арсений начал издалека. Помню ли я тот разговор с Дороти о странных и страшных дырах в разных частях света?

Ещё бы я не помнил.

– Твоя рыжая англичанка оказалась недалека от истины.

– Откуда ты знаешь?

– Разведка донесла.

– Что именно?

– Они существуют на самом деле, эти дыры или провалы. Теорию пересказывать не буду, но свидетельств масса – от мифических до научных.

Я начинал с ужасом догадываться, куда он клонит, но молчал.

– Правда, о некоторых местах можно сказать «существуют» только условно. Мне удалось собрать информацию о пяти таких точках. Так вот, три из них давным-давно уже закрыты. А две – ты не поверишь – охраняются, как специальные объекты.

– В каком смысле «закрыты»?

– Застроены, закатаны в асфальт и бетон. Причём, насколько я знаю, они от этого не становятся менее опасными… Ладно, не будем о катастрофах. Значит, что у нас получается? Из пяти проверенных мест недоступны все пять.

Как только он заговорил о доступности, у меня уже не осталось никаких сомнений. Он заказал ещё коньяка.

– Но мы с тобой знаем как минимум одно место, которое точно доступно. Ты его сам видел. Если я правильно запомнил твой рассказ, это в Хэмпшире, Южная Англия.

– Правильно ты запомнил.

Я понимал, отговаривать его бесполезно.

– Скажи, ты на это идёшь из-за Дины?

– Да, из-за неё. И из-за себя тоже. Надеюсь, хоть ты меня в самоубийстве не обвинишь.

– Обвиню. Лучше бы я тебе вообще ничего не рассказывал ни про Хэмпшир, ни про тамошний «адский вход».

– Спасибо, – сказал мне этот гад, улыбаясь. – Я тебя тоже люблю. Коньяк какой-то бесхарактерный… Пока летел сюда на самолёте, вспомнил военного поэта, эмигранта, как он сказал: «Пятидесяти от роду годов…»

– «…Я жить готов и умереть готов».

– Вот именно. В двадцать пять лет, когда я первый раз прочитал эти стихи, мне показалось – рисовка. А сейчас вижу: нормальное состояние для зрелого мужчины. В общем, ты не беспокойся. Визу я уже делаю. Осталось отыскать то самое место. Что скажешь?

– А что я должен сказать? Придётся мне ехать вместе с тобой.

>>

Когда я остаюсь один в сокрушительной тишине, декабрьская полночь не хочет кончаться и надо ещё отважиться написать набело новый день, я вдруг слышу прерывистый горячий шёпот невидимых существ. Если на минуту остановить дыхание, удаётся различить отдельные слова: они говорят о нас с тобой. Они обсуждают нас так подробно, будто следят за пугливыми шагами ночного десанта или за птичьими, взлётными взмахами канатоходца. Упадёт или нет? Дойдёт или нарвётся на мину? Стоит ли вообще его спасать? Мы словно втянуты пожизненно в заговор, цель которого нам забыли сообщить. И вот что поразительно: эти ангелы-хранители, пособники, соучастники (пусть кто-нибудь назовёт иначе), держа наготове страховочные лонжи и путеводные нити, до поры до времени боятся и тревожатся больше, чем мы. Как будто главный зачинщик, рискуя всем, что имеет, однажды всерьёз доверился нам и поставил на нас. Он пока не махнул рукой, не плюнул, но предел доверия – вот он, ближе, чем рассвет.

В непроглядном седьмом часу загораются окна соседнего дома – каждое утро, каждый рабочий день, начинаемый в темноте. Как медленно в моей стране светает.

2008–2009

Дуинские элегии. Элегия первая. Перевод В. Микушевича.

Перевод Н. Лариной.

Soledad – одиночество, печаль (исп.).

Известно, что Камиль Фламмарион опубликовал во французских газетах и журналах («Les Annales Politiques et Litteraires», «Petit Marsellias», «Revue des Revues») просьбу к читателям – сообщить, доводилось ли им переживать в той или иной форме контакт с умершими людьми. В ответ на свой запрос он получил огромное количество писем, содержащих информацию, которую сам учёный назвал ошеломляющей.