Игорь Сахновский: Заговор ангелов

Поскольку Дина молчала, он неожиданно добавил, что подозревает в ней одну-единственную глубокую страсть: показывать себя мужчине, обольщая без усилий и без цели, видеть, как человек сходит с ума из-за неё. Другие страсти ей, скорей всего, чужды.

Дина допила кофе, вымыла за собой чашку и ответила:

– Мне надо подумать.

В утреннем дворе стыла субботняя тишина. Августовские листья ещё не падали, но успели пропылиться и помертветь.

Можно было остаться избывать время в этом дворе, среди надёжных каменных домов, в прозрачном одиночестве, не предназначенном для чужих глаз. А можно было выйти на простреленный ветром проспект и стать незнакомкой среди незнакомцев, устремлённых к своим, на первый взгляд загадочным, а в сущности почти одинаковым целям: ни одна из них не была целью Дины, но в конечном счёте тоже сводилась к заботе о времени, которое надо избыть.

В тот день она доехала на метро до Рижского вокзала, забрала из подсобки в резерве проводников свою нетяжёлую сумку с бедными, беспризорными вещами и вернулась на Кутузовский проспект.

– Подумала? – спросил внук Сталинского лауреата.

– Подумала.

– И что скажешь?

– Я согласна. Но если вы меня хоть раз тронете, я уйду.

Он задал прямой вопрос: почему она согласилась? И получил не менее прямой ответ:

– Мне лучше быть одной. Но у меня для этого мало сил.

За первую неделю жизни на новом месте Дина постепенно отчистила квартиру, отмыла кухонную плиту и поселила на подоконнике многолетнее растение родом из засушливых мест, умеющее хранить влагу в сочных листьях, похожих на маленькую гирлянду.

Хозяин квартиры то где-то пропадал целыми сутками, то неотлучно сидел дома: листал каталоги, слушал своего излюбленного Скарлатти, выкладывал на стеклянном столе белые пудровые дорожки и откровенно любовался молчаливой Диной. Неравнодушие к её щуплой наготе, как и следовало ожидать, было сильнее требований деликатности: он заставлял гостью вздрагивать и сжиматься всем телом, когда без стука входил в ванную и садился рядом с Офелией, готовой утонуть в эмалированном жарком пруду. Немного позже она привыкла и почти перестала обращать внимание на его напряжённую пристальность, даже украдкой вернулась к девочковым купальным привычкам: запускать подручного утёнка или мыльницу-лодочку в плаванье над гладью живота, а ещё вытягиваться голой струной, спрямляя ступни так, будто лёжа встаёшь на цыпочки; овал огромной ванны это позволял.

Лучше бы внук Сталинского лауреата просто сидел и смотрел без лишних слов. Нет, он ещё произносил всяческие слова, и некоторые из них были бесстыднее любых телодвижений. Он говорил, что при её детскости и худобе в ней пугающе много животного, слишком выпирает самка, это присуще какой-то особенной породе женщин. Говорил, что её безвестную генеалогию следует поискать где-нибудь в племенах чёрной Африки, у некоторых тамошних красоток такие же «козьи» сосцы и такая же первобытная губастость между бёдрами.

Ей не нравилось это слушать, она и не вслушивалась; лежала на спине, опустив глаза, и перебирала мысли, не допущенные к словам. Могут же, например, ноги иметь собственное «выражение лица»? Дина смотрела на свои ступни, и ей казалось, что у них терпеливое и доброе выражение.

Жили они очень закрыто. Немногочисленных визитёров хозяин обычно не впускал дальше прихожей. Раза два, делая уборку, Дина находила какие-то крупные деньги, будто специально оставленные на видном месте, и она чуть сдвигала их, чтобы вытереть пыль.

Когда ей хотелось побыть совсем отдельно, ехала на вокзал и садилась на пригородную электричку, выбирая наугад то Казанское, то Савёловское направление. Сходила на первой приглянувшейся станции и гуляла по округе, вблизи дачных домов и садовых участков, иногда приближаясь к невысоким окнам, в которых ей чудилось не просто что-то любопытное, а имеющее косвенное отношение к ней самой. Собаки её не облаивали, воспринимали дружелюбно, а люди – скорее с недоумением. Людей хотелось незаметно погладить, а собак поцеловать.

Внук Сталинского лауреата не вызывал у неё таких желаний. Но время, проведённое рядом с ним, было уютным и безопасным, можно сказать, летаргическим – настолько тихо дышало, не отвлекая внимания на себя. Если бы Дину спросили, как долго она уже гостит в квартире на Кутузовском, она бы даже не сумела быстро ответить. Три или четыре года? Ей проще было припомнить, сколько раз во дворе ложился первый снег.