Андрей Кучаев - Sex Around The Clock. Секс вокруг часов

Еще чуть-чуть, и я заработаю ходики на стену. Надо было рвать когти, Валя этого не заслуживала. Я страдал, представляя, как завтра будет страдать она.

«Моя» Валя летала по воздуху. Она была легка и жила в ритме танго. Она не могла, не имела права получить с возрастом отекшие после беременностей ноги, требующие элластичных бинтов. Она не могла себе позволить подвязываться теплым платком по талии, чтобы не запустить женское заболевание. Слово «цистит» и моя Валя были несовместимы. Я звал себя художником и не знал жизни совсем.

Мне предлагалась «не моя» Валя. Я сам превращался в ходики, которые шли с фатальной скоростью, показывая по желанию все этапы эволюции советской семьи, которая еще не подозревала, что и такой ей долго быть не позволят.

В те же времена ко мне приблудился пес. Шустрый фокс-двор, с приметами лайки и таксы, с преданными и умными глазенками. Он не терпел никакой дисциплины, сам приходил и уходил, когда вздумается. Ждал у двери или скребся в нее. Получал без угодливости свой корм, но не побирался, не клянчил, приняв игру, в которой у меня была обязанность его кормить, у него – приходить ночевать, ложась в ногах кровати.

Появление Вали он перенес спокойно, но ложиться у нас в ногах, когда она оставалась на ночь, он не хотел. На такие дни, точнее – ночи, он облюбовал себе лысый ковер.

Он стойко переносил нашествие варягов, не высказал сожаление с их исчезновением. Но в те решающие дни, когда решалась судьба пьесы и забрезжившей ячейки общества, пес исчез.

У меня в запасе был ход, который действовал безотказно. Я сделал вид, что запил горькую.

Валя не боролась и не вмешивалась. Приходила, не снимая пальто или шубки из кролика, садилась, смотрела молча на мои бутылки, просила сделать музыку тише и уходила, напившись воды в кухне прямо из-под крана.

– Ты там случайно не видела моей собаки?

– Нет, твоей собаки я не видела. – Она подчеркивала двумя чертами слово «твоей».

Подбиралась гнилая европейская весна, в которую превратились ядреные мартовские московские утренники и апрельская соловьиная нежность. Я подумывал о бегстве на коктебельские юга. Бог с ней, с собакой. От судьбы не уйдешь.

Валя ухитрилась простудиться. Всегда здоровая на зависть, такая, «что об асфальт не расшибешь», она кашляла и температурила. Ей дали больничный, и она могла без помех лежать и болеть у меня. Дома она сказала, что уезжает в командировку, к телефону кроме нее никто на работе не подходил. Проверить мать не могла – нет и нет. Если бы не больничный, они бы болтали по пять раз на дню.

Я купил билеты до Феодосии, рассчитав, что к этому времени, дате отъезда, Валентина выздоровеет. «Это ей бы не мешало поехать сейчас в Крым! Ой, только не надо! Тоже мне! „Цветы запоздалые"!»

Пьесу пытался ставить в своей студии азартный режиссер из Батуми. Но тоже, не выдержав московской весны, укатил в субтропики.

Валентина была тихая и печальная. Покорная и нетребовательная. Незаметно мы перестали спать вместе.

– По-моему, ты окрепла уже для этих дел? – скзал я наигранно бодрым голосом как-то утром, пытаясь вернуть номинально статус кво.

– Нет, что ты… Я еще долго не… смогу заниматься «этими делами»…

Врач выписал ее на работу. Я уехал, не простясь. «Позвоню из Коктебля», – решил я и позвонил только через неделю из будки у столовой Дома творчества писателей. Слышно было ужасно. Я еле разобрал что-то вроде «любишь – не любишь». Голос был бодрый, она была на работе, где всегда сияла молодой подтянутостью.

Мне поакзалось, что у меня гора свалилась с плеч.

В Коктебеле я жил в молодежной коммуне, точнее – в содружестве хиппи. Со мной хороводились сразу две девицы, скучать было некогда.

Так и канул тот май.

Потом я узнал, что Валя вышла замуж по любви и согласию. Муж – ее поклонник с давних времен, – был известным кинокритиком и полиглотом. Состоятельный человек, но Валя не оставила работу. Теперь с ними домами дружили весьма продвинутые тусовочные семьи. Я как-то встретил ее в гастрономе на Смоленской, она покупала сыр. Сразу килограмма полтора. «Унас сегодня в гостях Олег Ефремов!» «Ну, вот, – про себя усмехнулся я, – а со мной какой бы был Ефремов?» Я никогда не покупал такой дорогой сыр такими кусками.

Расставаясь, мы постояли немного молча, недалеко от угла теперешней Поварской и площади тогда еще Восстания.