Андрей Кучаев - Sex Around The Clock. Секс вокруг часов

К ней забегали позвонить по телефону или поболтать и выпить кофе, если на то была ее воля – она иной раз заваривала растворимый и угощала любимчиков. Нечего говорить, что я быстро попал в их число, но к кофе меня не тянуло. В нижнем буфете нам из-под полы – действовал какой-то там очередной полусухой закон – наливали в кофейные чашки водку, на закуску можно было взять бутерброд или салат из огурцов. Чего еще надо человеку для счастья? Разумеется, еще надо женщину. Так я зароманился с Валей.

Я до нее и после никогда не видел такого естественного симбиоза непорочности и испорченности в одной человеческой, точнее – женской, – оболочке.

Перманентная Невинность – самое точное название такому симбиозу. Этой невинности ее лишить было невозможно. Если бы дело сводилось только к восстановлению и нарушению девственной плевы – она бы с утратой оной ничем бы не отличалась от других женских особей. Но у нее невинность души и ее цветка как-то так были связаны, что первая бывала еще поколебленной ненадолго, вторая же – будучи нарушенной когда-то кем-то – словно восстанавливалась и требовала новых атак, чтобы превратить хозяйку в Женщину по образу и подобию всякой Женщины этой Земли!

Я не о физологии, хотя она тут играла роль и зарастание какое-то происходило, иначе чем объяснить вечную кровь после ласк, если перерыв между ними затягивался? Правда, маленькая деталь – кровоточила моя «открывалка» этого рода консервов с непорочностью. Казалось, побудь мы подольше друг без друга, и я вообще не войду в этот храм без риска переломить копье и умыться кровью, как палладии после поединка.

Повторяю: речь идет не о физиологии – просто и душа Вали и ее цветок периодически превращались (или имели тягу превратиться!) снова в бутон! Невозможно было нанести ей то самое заветное увечье, которое делает девушку женщиной, а безгрешного ребенка – грешницей. Что и отражалось на моем атакующем единороге.

Светлые, серые, чуть навыкате глаза Вали с крупными белками смотрели на вас с такой искренней открытостью, таким наивом и неискушенностью, что становилось неловко за любую «нечистую» мысль, любое поползновение с грязноватым оттенком.

А взяться таковым было куда как просто: сбитая из упругой молодой плоти, налитая яблочной крепостью, она напоминала куклу Мальвину, сделанную из первозданной материи, из той глины, которой оперировал Создатель Евы. Высокая и с высокой грудью, которая не нуждалась в ВН – упаковке, она играла при ходьбе такими же ягодицами, из которых росла пальма позвоночника, переходя в ложбинку между лопаток, а потом – ложбинку пушистой шеи. Светлые, почти пепельные волосы с таким младенческим неистовством венчали пальму, что на расстоянии чувствовался запах молока и птичьего пера – какая уж тут искушенность!

Улыбалась Валентина так, что прежде губ и щек начинали улыбаться глаза – зажигаясь огнем, так фары сближающихся автомобилей предупреждают об опасности не разъехаться.

Белые, не знаюшие дантистов зубы, яркие розовые губы – все принимало участие в игре, которая и называлась ее улыбкой. Причем улыбалась она часто и и без всяких особенных поводов, как и следует улыбаться детям: просто от полноты роста, жизни, ожидания чудес и вечного праздника.

Не верилось, что эта улыбка, эта плоть, эта воинствующая невинность когда-нибудь износится.

Она и не успела износиться, умерла Валя рано, оставив мужу маленькую, похожую на себя дочку

И то, что в песнях называется припевом: Валя, Валя, Валя, Валентина…

В черной юбке, в кружевных чулках… Как же я посмел тебя покинуть, когда ты была в моих руках?

Вот как она меня чуть не убила.

Я довольно беспорядочно жил в те годы, пил больше нормы, почти не спал, писал пьесу, в которой, помимо других персонажей, действовала моя тогда еше недавно умершая мать. Она и в пьесе и в жизни завещала мне все свое имущество, усугубляя и без того назойливый и из-матываюший комплекс вины. По пьесе она сокрушается, глядя на мои беспутства, по жизни она очень хотела, чтобы я женился на Вале. В пьесе герой, мое альтер эго, как-то уклонялся от любых обязательств, считая, что в скособоченном мире даже идеалы слегка покоробило, а уж строить семью и рожать детей – такого кощунства этот тип, герой пьесы, и вообразить себе не мог. Там хоронили молодых ребят, прибывших грузом двести из Афгана, курили план, играли на гитарах что-то из «Роллингов» и «Дип папл», дрались, любили на «свободный манер», в общем, романтика очередных Холденов Колфилдов или даже героев Керуака и Осборна с Силлитоу.