Елена Сазанович - Перевёрнутый мир

– Но Чижик совсем больной, он старый, полуслепой. Вы… Вы берете его только чтобы похоронить.

– Пусть будет так, – вздохнул я.

Чижик повеселел и благодарно лизнул мои руки.

– Вам, наверно, нелегко пришлось в жизни, Ростислав Евгеньевич. – Доктор пристально смотрел на меня, словно пытаясь вспомнить, где видел раньше. – Вы, наверно, кого-то бросили, и вас мучит совесть.

– Да, доктор. Меня мучит совесть. И я сделаю для Чижика все, что смогу. И когда время придет похоронить, я буду знать – где.

– Но ведь собаке лучше умереть на природе. В лесу, где он вырос, – не сдавалась Валька.

– Собаки ничем не отличаются от людей. Они хотят быть похоронены там, где их будут помнить. Хотя бы один человек.

– Но и мы не собираемся забывать Чижика, – надулась Валька.

Я улыбнулся и ободряюще прикоснулся к ее плечу. Она вздрогнула, словно почувствовала что-то необычное, нахмурилась и внимательно на меня посмотрела. Я резко одернул руку.

– Но ведь вы совсем не знаете Чижика! – Валька по-прежнему с удивлением смотрела на меня. – А мы не знаем про вас. Кроме того, что вы артист. Это так мало для собаки.

Я прижал Чижика к своей груди, он радостно залаял, завилял хвостом и положил лапу на мое плечо. Его полуслепые глаза зажглись в темноте и преданно смотрели на меня, ни на кого больше не обращая внимания.

Вопрос был исчерпан. Я не знаю, сколько нам с Чижиком уготовано времени. Но знаю наверняка, что это время будет прекрасным. Потому что из прошлого я забирал самое дорогое. Словно мог увезти с собой частичку своей родины, своего настоящего дома.

Мы отошли с Ростиком в сторону, и я протянул ему руку.

– Ну, прощай, Даня, – назвал я его своим именем. И при этом не почувствовал ни боли, ни сожаления. Это имя мне уже не принадлежало.

– Прощай, Ростик, – он крепко пожал мою руку в ответ. Он уже давно не чувствовал боли. Это имя ему уже давно не принадлежало.

А я вдруг подумал, кто же из нас сейчас смотрит в зеркало: он или я? Нет, пожалуй, все зеркала давно разбиты. И мы уже не являемся отражением друг друга. Мы настоящие.

– Скажи, – обратился я к бывшему Ростику, – тебе не обидно, что жизнь лесного бога, уважаемого человека, любимого мужа, высокого профессионала будет проходить не под настоящим именем? Хотя заслужил его ты.

– Нет, не обидно. Это хорошее имя, и я его постараюсь не замарать.

– Ну, за это я спокоен. Я за свое имя спокоен. Ты, говорят, человек без ошибок.

– А тебе не обидно, – спросил меня бывший Ростик, – что имя Ростилава Неглинова, а не твое, будет сверкать на плакатах, мелькать в кино и прессе? Хотя заслужил его ты.

– Нет, не обидно. Это тоже замечательное имя и звучит славно. И слава в кино ему обеспечена. Но рядом со славой в искусстве частенько бежит другая слава.

– Я за свое имя спокоен, – улыбнулся мне в ответ лесной бог, бывший Ростик.

– И ты не жалеешь, что эта слава могла быть твоей?

– А ты не жалеешь, что лесным богом мог быть ты?

Делить нам было больше нечего. Наши пути расходились. И каждый из нас чувствовал двойную ответственность за свою судьбу, перед которой мы должны, каждый по-своему, исполнить свой долг.

И было уже не важно, нравилась она мне или нет. В конце концов, много ли найдется людей, довольных своею судьбой? Я уже не завидовал чужому счастью. Мне просто предстояло отыскать свое. И я вдруг подумал, что еще никого не любил в этой жизни. И у меня не было настоящих друзей. Не было любимой женщины и жены, не было настоящего дома, настоящих соседей. Не было настоящей работы и настоящего призвания. Даже не было настоящего лица. И не было настоящего. Значит, у меня все еще впереди…

Я приподнял широкополую шляпу. Слегка поклонился этим людям, этому дому, этим местам и с Чижиком на руках пошел прочь. Я шел, слегка прихрамывая, по узкой лесной тропе, все дальше и дальше от сторожки. Эта тропинка уже не была моей. Но она единственная могла вывести на мою дорогу.