Елена Сазанович - Перевёрнутый мир

Мы с Ростиком вышли за порог дома. Я поежился. И взглянул на яркую наливную луну. Впору было завыть.

– И что ты решил? – осторожно спросил он.

– Пока ничего. – Я вдохнул полной грудью морозный воздух.

– А мне кажется, ты все уже окончательно решил.

– Это тебе лишь кажется. Я еще подумаю. Во всяком случае, ты не проиграл судьбу, как проиграл ее я. Ты только выиграл. Мне гораздо хуже, чем тебе.

– Можно подумать, я силой заставил тебя принять ту жизнь. В которой, согласись, много недешевых удовольствий.

– Разве они могут сравниться с этим, – я развел руками, указывая на замерзающий лес.

Где-то раздавался голос кукушки. Пушистая белка прыгнула на лапку ели, и нам на голову посыпался снег. Ничто не могло сравниться с моей родиной, которую я безнадежно терял.

– Два раза в одну реку не входят! – Ростик глубоко затянулся сигаретой. – И как знать, что каждому из нас уготовано судьбой. И сколько вообще осталось. Зачем терять время? Раз так случилось, может быть, просто попробовать жить по-новому, а не возвращаться к прошлой жизни. Из любой судьбы можно вырыть яму, а можно соорудить храм. Ты, как я понял, пока в пути.

– В пути к храму или все-таки к яме? – невесело пошутил я. – В общем, я подумаю. А ты не забудь разгрести снег, а то к утру может завалить окна.

Я приподнял шляпу и, прихрамывая на одну ногу, пошел прочь. По знакомой тропе. Я отдалялся все дальше и дальше от дома, вглубь темного леса. Надо мной светили яркие звезды и низко свисала желтая луна. Под ногами слышался хруст замерзших веток. Пожалуй, Ростик прав. Я давно все для себя решил. Или мне и ему так казалось…

Эту ночь я проспал как убитый. Меня не мучили кошмары. И ностальгические картинки из прошлого не навязывались в мой сон.

День я провел в лесу. Мне предстояло о многом подумать. Легкий снежок покрыл еловые лапки, замерзшее солнце грелось в кронах елей и сосен, продрогшие птицы жадно искали крошки в снегу. Никто не обращал на меня внимания. Мне стало холодно. Я почувствовал, что лес не приветствует меня, как раньше. Я вдруг и здесь стал чужим. Но как ни странно, это не взволновало меня и не обидело. Я уже вспоминал свое прошлое, как кадры старой пожелтевшей кинохроники. И Валька, и доктор Кнутов, и Марианна Кирилловна, и Мишка – все это было далеким, чужим, я думал о них, как о персонажах фильма, в котором я когда-то снимался. И этот фильм был сделан добротно и профессионально. В некоторых местах можно было даже прослезиться. Но это кино не было моим. Не я писал к нему сценарий. Не я его режиссировал. Разве что удачно (или не очень) сыграл в нем главную роль. Я видел этот фильм словно со стороны. Единственно настоящим для меня оставался Чижик.

Легкие сумерки просочились сквозь густые заросли в лес. И лес, слегка побелевший от снега, в полумраке и освещении месяца, выглядел удачной натурой в дорогой декорации, при прекрасном освещении рампы. Я прямиком направился в сторожку. В чужой двор, где скрипит калитка и под окнами раскачивает своими тонкими ветками сирень. И этот чужой дом мне казался всего лишь умелой декорацией к фильму.

Издалека я услышал громкие голоса, звонкий смех. Мне навстречу, пробивая темноту, возбуждено жестикулируя, бежал Лютик. За ним, наступая на пятки, неслись другие ребята из съемочной группы. Они что-то кричали мне, размахивали руками, дружески хлопали по плечу, крепко обнимали. Но я ничего не слышал, ничего не чувствовал. Я видел яркие маски, разноцветные парики, броские костюмы, вызывающий грим на лицах. И как ни странно, эти нелепые персонажи казались мне гораздо реальнее, осязаемее, проще для понимания, чем Валька, Кнутов, Ростик, стоявшие в стороне, с удивлением и робостью созерцая это кино. И в этом кино я больше не чувствовал себя чужим. Я был до корней свой. Я вдруг понял: раньше мне мешало жить то, что я себе не принадлежал. Теперь мне ничто не могло помешать.

– Ну же! Очнись, дружище! – Лютик изо всей силы хлопал меня по плечу как самого дорого друга. – Ты что, совсем ошалел от такой новости?

– От какой новости? – Я с недоумением посмотрел на Лютика.

– Вот тебе на! Он еще издевается! Зазнался совсем! – И он обратился к своим маскам за помощью.

Те радостно загалдели, запрыгали на месте, и из этого беспорядочного шума я уловил главное. Мне дали приз на международном фестивале как лучшему исполнителю мужской роли. И Лютик с командой на радостях его обмывали на моем любимом месте в лесу.

Когда-то здесь стояли две сросшиеся березы, словно двойняшки. Но одну поломал ветер, и мне пришлось аккуратно ее срубить. Получился крепкий пень, на котором я не раз сидел вечерами, любуясь закатом. Второе дерево стало расти в сторону погибшей сестры-березы, все ниже и ниже склоняясь над ней, словно плача. И теперь бурная творческая фантазия подсказала Лютику организовать здесь кафе под открытым небом. Большой пень, заставленный шампанским и фруктами, служил столиком. Вместо зонтика – склоненная над ним береза. У Лютика был главный талант – сделать так, чтобы все играли для него, на его стороне и по его сценарию. Сегодня даже лес подыгрывал ему, словно был очарован этим толстеньким мордастеньким режиссером, похожим на поросенка.