Д'Арси Найленд - Ширали

- Да что тебе взбрело…

- Всем угодил - и вашим, и нашим. Обоим потрафил - и мне, и себе.

- Дурень ты несчастный! - взорвался Уигли. - Ты даже выбраться отсюда не сможешь с больным ребенком. Тебе же хочу помочь.

- Нет, ты скажи, кому ты делаешь добро? Только себе. Не мне, а себе, вот как. Единственный, кому ты помогаешь, - это ты сам, - зло выпалил Маколи. - Ух, как тебе хочется избавиться от нас. Чем скорей, тем лучше. Тебя уже бьет лихоманка. Тебе уже мерещится, как стригали валяются в гриппу, в загонах блеют нестриженные бараны, еще тысячи вот-вот должны прибыть, и ты вмиг прогорел, потерял свои последние десять тысчонок и ума не приложишь, как выкрутиться. Ничего этого еще нет, но ты так сдрейфил, что для тебя уже все кончено.

Уигли слушал, багровея от злости, крепко стиснув дрожащие губы.

- Вот слезу да отхлещу тебя как следует. Свинья неблагодарная. Сукин сын.

У Маколи сверкнули глаза, но он сдержался.

- Овцы, загоны, стригали, капитал, даже вирусы гриппа - все это останется, Уигли, когда нас с тобой уже не будет и в помине.

Уигли спрыгнул с лошади. Маколи остался в дверях. Он легко отвел два яростных удара и схватил Уигли за руки.

- Не делайте того, чего сами будете потом стыдиться, мистер Уигли. - Когда его сильные пальцы разжались, Уигли отступил.

- Если к завтрашнему дня не уберешься, выставлю с полицией.

- Не надо мне грозить, - сказал Маколи. - Я уйду. На вас я не в обиде. Я ведь вас понимаю. Просто хотел, чтобы вы поняли, что я понимаю вас.

Дрейтон, бледный, трясущийся, укоризненно качая головой и явно сознавая, что и сам чем-то повинен в этом неприятном инциденте, срывающимся голосом сказал Маколи, что ему должно быть стыдно за свою дерзость и глупость. Он наклонился, чтобы помочь Уигли взобраться в седло, но тот, отмахнувшись, сам сел на лошадь и поскакал галопом прочь, Дрейтон встревоженно затрусил следом.

Из-за угла выглянул Крапинка и заковылял к дверям. Он смотрел на Маколи так, словно внезапно увидел его в новом свете.

- Я проглядел все представление, от первого звонка до «Боже, храни короля». Вот дал ты ему жизни. Разделал под орех.

- Сколько времени? - спросил Маколи.

- Да, наверно, около шести. Ты пожуешь чего?

- Это можно.

- Парень ты, видать, бедовый, - ткнул его мордой в грязь. Так я пошел, кой-чего приготовлю.

- Ладно, я скоро приду.

Маколи сел на ящик и вытащил из кармана письмо. С минуту он его разглядывал, тяжело дыша; потом открыл. Когда он стал читать, у него покалывало кончики пальцев. Письмо начиналось без обращения.

«Надеюсь, это письмо найдет тебя, потому что хочу тебе кое-что высказать. Ты думал, я поползу за тобой на коленях, чтобы ты отдал мне девчонку, так ведь, да? Ты думал, я жить без нее не смогу? Много же ты понимал, мерзавец. Тогда вечером ты смеялся, зато теперь - мой черед. Взвалил на себя обузу, так уж не жалуйся. С меня хватит: пусть теперь она твои нервы мотает. Назад не приходи. Я ни ее, ни тебя не хочу видеть. Ты сгубил мою жизнь, но, слава богу, я повстречала хорошего человека. Ты покалечил Донни, переломал ему ребра, сломал челюсть, он мог бы притянуть тебя к суду, но не такой он человек. Он джентльмен, не то что ты. Он добрый и заботливый. А ты просто животное и никогда другим не будешь, Я была сумасшедшая, когда решила за тебя выйти. Как только получу развод, мы с Донни поженимся. Я подам на тебя жалобу за невыполнение супружеских обязанностей. Ты получишь по заслугам, но не надейся, что это все. Я с тобой когда-нибудь еще рассчитаюсь, ублюдок. Чтоб ты сдох! М.»

Больше никакой подписи не было. Маколи вторично перечитал письмо - каждое слово в нем дышало ненавистью и злобой. Он посмотрел на марку. Письмо отправили четыре месяца назад, через два месяца после того, как он забрал Пострела. Но написано оно, наверно, было раньше, в нем Ощущалась еще не перекипевшая ярость и боль унижения, а потом его, наверное, припрятывали, как ядовитую пилюлю, где-нибудь в ящике или сумочке, и яд становился все смертоноснее. И тогда его наконец послали жертве.

Не торопясь, он скомкал письмо, скатал в комок между ладонями, чувствуя, как холодеют руки и ноги. Девочка что-то жалобно забормотала во сне. Темнело, в комнату просеивались сумерки.

- Эй, друг! - позвал из кухни Крапинка. - Иди сюда, подзаправимся.

Зайдя на кухню, Маколи, брезгливо скривившись, бросил в печку скомканное письмо. Мысли его были в смятении. Крапинке, которому не терпелось потолковать о давешней перепалке, он коротко велел заткнуться. Тот сначала обомлел, затем миролюбиво Согласился «сменить пластинку», благо их у него предостаточно. Он что было сил старался разговорить Маколи, смятение которого все время чувствовал. Но и его в конце концов расхолодили хмурая молчаливость и отрывистые ответы - он сник и завел нудный разговор о шерсти, о дожде и о политике.