Сильви Жермен - Дни гнева

Наконец-то Амбруаз Мопертюи прикончил Симона. Всех Симонов: похитителей Камиллы, поджигателей дома. Расправился с ними разом. Пусть горный поток унесет оба тела, как затерявшиеся бревна, которые сгодятся разве что в печку; пусть они полывут по течению, как можно дальше, пока не увязнут где-нибудь в заболоченных низовьях.

Но Камилла, где же Камилла? Где прячется его Живинка? Амбруаз Мопертюи вернулся в Лэ-о-Шен, насвистывая: «В лесок мы не пойдем». Во рту у него пересохло, губы обветрились, и свист получался отрывистым. Он подошел к дому окольным путем, не выходя на хуторской проселок. И, не глядя на пожарище, направился прямо в сарай в дальнем конце двора, за огородом. Там он улегся на солому. И все свистел неотвязный мотив, то пропевая несколько слов вслух, то злобно ухмыляясь. Ухмылки прерывали пение и свист, как приступы кашля. Меж тем с новой силой полил дождь.

Дождь шел целый день. Дорога, ведущая из леса, превратилась в мутный поток грязи. Ветки яблонь и слив, кусты сирени сгибались под хлещущими струями. Садовые цветы свесили к самой земле отяжелевшие головки с изорванными лепестками. Тропы стали ручьями, ручьи и речушки разлились и забурлили. Лишь к вечеру ливень стал утихать. Высоко в небе вспыхнула радуга, три цвета преобладали в ней: желтый, зеленый и фиолетовый. Соломенно-желтый, ярко-зеленый и густо-фиолетовый. Детишки выбежали наконец на улицу, они шлепали по грязи и радостно кричали, глядя на сияющую радугу.

Тела Камиллы, и Симона нашли лишь спустя два дня, их снесло течением далеко вниз от места падения. Разбушевавшиеся воды Кюры били их о валуны, так что след от попавшего одной в спину, другому в висок камня уже нельзя было различить. Кости переломаны, кожа ободрана, исцарапана. Глядя на эти изуродованные тела, только и можно было догадываться, что произошел несчастный случай. Перебегая в спешке через ущелье по замшелому стволу, оба поскользнулись и упали.

Никто не пришел сообщить Амбруазу Мопертюи о смерти внучки. Да и осмелься кто-нибудь, это было бы напрасно. Старик сошел с ума. Свихнулся еще в день пожара. Он заперся в сарае, о разоренном хозяйстве забыл, все дела забросил. Только иногда прогуливался по лесной дороге, но дальше опушки не заходил. Бродил по краю леса, насвистывая: «В лесок мы не пойдем», да разражался по временам судорожным смехом.

Богатству и могуществу Мопертюи настал конец. Больше уж не разгуляться его надменному, необузданному нраву. Рассудок его сгорел вместе с домом, сила ушла вместе с Камиллой. Он бредил и сделался невменяемым до такой степени, что пришлось лишить его всех прав и признать недееспособным. Поскольку же он лишил наследства старшего сына и его потомство, а остальные прямые наследники умерли, всем имуществом должна была распоряжаться невестка — вдова Марсо и мать Камиллы. Так что угодья, когда-то отобранные Амбруазом у отца Клод Корволь, вернулись к законному владельцу, наследовавшему право собственности, от предков, не случайно же год за годом поваленные деревья устремлялись к хозяевам, вниз по течению.

Вскоре никто больше не вспоминал о гордеце Мопертюи, владельце лесов Жалль, Сольш и Файи, хозяине Приступка, господине Лэ-о-Шен. Никого уже не занимала мрачная тайна его обогащения. Никому не было дела до него самого. Неукротимый, буйный, страшный Мопертюи превратился в помешанного, что безвылазно сидел в сарае, в дальнем углу пришедшего в запустение огорода, позади обгоревших руин. Превратился в жалкого старика, не узнающего и даже не замечающего людей, который только и знал, что слоняться вдоль опушки, хихикать да напевать без конца одну и ту же песенку: «В лесок мы не пойдем / Орешину ломать, / Мы девицу пошлем/ Орехи собирать».

Красавицы Камиллы больше не было, но он все ждал ее. Ждал свою Живинку. Должна же она рано или поздно вернуться, раз он так ждет. «Пусть звонкий щебет птах / Разгонит сладкий сон, / И шелест мягких трав, / И стрекозиный звон…»

Трое обитателей Лэ-о-Шен погрузились в ожидание. В безумное ожидание того, что не может свершиться, ибо уже миновало. Первая из них — Эдме, смиренная старушка, проживающая день за днем, оставаясь все такой же крохотной и легонькой, как воробушек. Бесплотным светлячком перепархивающая из одного дня в другой. Она дожидалась у себя на Крайнем дворе, когда наконец настанет час соединения с дочерью. Ждала, пока ее призовут, перебирая старенькие четки и неустанно славя Милосердную Заступницу Приснодеву. Этот зов обитал в ней всю жизнь, всю жизнь она его слышала и всю жизнь на него откликалась. И теперь ждала, пока догорит, исчерпается, навек заснет ее упование.