Сильви Жермен - Дни гнева

Сыновья услышали все, что сказал и чего не смог высказать отец, что причиняло ему боль. Услышали и другие, сидевшие за соседними столами и перебиравшие то, что сохранилось в глубинах памяти. Услышали и смолкли. «Слышите?» — повторил Эфраим. Но, прежде чем сыновья нашли в себе силу ответить, рухнул всей тяжестью тела на стол. Ударившись лицом о дощатую столешницу.

Эфраима уложили на лавку у стены, и Утренние братья пошли искать по деревне, кто бы одолжил телегу и лошадь, чтобы отвезти отца в аббатство на Висячей Скале. Так он велел: отвезти сегодня же. Телегу нашли, положили в нее Эфраима и отправились в путь. Фернан-Силач, Глазастый Адриен и Глухой Жермен сели рядом с отцом. Скаред-Мартен правил. Другие братья остались в деревне поджидать Эдме: из церкви она непременно должна была зайти в трактир передохнуть.

Эфраим проснулся у дверей аббатства. Он велел сыновьям возвращаться в деревню, а оттуда домой, на хутор. Прибавил, что сам останется навсегда здесь, в пустынной обители, в приюте забвения, а главой семьи вместо него будет Фернан-Силач. Потом всех поцеловал и со всеми распрощался. Сыновья поехали назад. Эфраим же постучал в монастырскую дверь. Его впустили, и дверь за ним закрылась. Вдовец Эфраим пришел сюда искать отрешения. Монахи приняли его, и он стал жить с ними. Поступая так, он выполнял, что должно, подобно тому как когда-то отрекся от прав старшего сына и от наследства ради любви к Толстухе Ренет. В прошлый раз он отверг волю отца, ныне — собственную волю.

Младшие сыновья возвращались в Лэ-о-Шен довольно поздно. Уже темнело. Но внизу, в конце дороги, они увидели странное красноватое зарево, непохожее на закат. Подойдя к околице, они поняли, что это такое. Приступок догорал. Пришедшие раньше хуторяне пытались погасить последние всплески огня. Крыша дома совсем обрушилась, стояли лишь обгоревшие черные стены с пустыми глазницами окон и дверей. Внутри все выгорело: не осталось ни полов, ни перегородок, ни одна комната не уцелела. Сгорели амбары, хлев, конюшня. Магнолия пригнулась к земле, усыпанной углями и пеплом, последним цветом с ее искореженных и обгоревших ветвей.

Амбруаз Мопертюи вернулся последним. Огонь угасал, и кое-кто из хуторян, несмотря на едкий черный дым, уже разгребал горячие головни. Всех тревожило одно: не погибла ли в огне Камилла. Старый Мопертюи застыл среди двора, точно пораженный громом. Он смотрел на руины дома, на разоренное логово, которое так долго и ревностно охранял от всех и которое пламя взяло приступом, взорвало со всех сторон, обнажив обугленное нутро. Он понял, что ищут в дымящихся останках дома — тело Камиллы. Но сам ни на минуту не усомнился в том, что его здесь не было, что Камилла уцелела. Что именно она подожгла дом и сбежала. Это бегство и повергло его в оторопь. Не иначе как вернулся Симон. Только его появление могло надоумить Камиллу и дать ей решимости поджечь чердак. Амбруаз поклялся поймать беглецов. Если понадобится, он был готов собственноручно отстроить дом заново, возвести крепость, подобную замку Вобан в Базоше, вырыть склеп, подобный подземной базилике Святой Магдалины в Везеле, — крепость, подземелье, пещеру — что угодно, лишь бы спрятать, укрыть и навсегда запереть Камиллу. Пусть даже пришлось бы замуровать ее или привязать, как лошадь в стойле, лишь бы она не вырвалась, лишь бы не похитили у него Живинку.

Ночью пошел дождь, потушив последние еще тлевшие головни и превратив пепел в грязь. Черный ручей побежал по двору Приступка. Амбруаз Мопертюи не пожелал уйти с пожарища. Он устроился в сарае, в дальнем конце огорода. Вытащил оттуда всю утварь и инструменты и оборудовал лежанку. Этой лачуги было ему довольно, в ней он решил поселиться, пока не выстроит новый дом. Он вовсе не пал духом, не отчаялся. Состояния его хватит, чтобы поставить хоромы пышнее прежних. Хватит и терпения, вернее, упорства. Упорства, пожалуй, даже прибавилось, оно застыло каменной броней вокруг стержня ярости. Завтра же он отправится в город, подаст жалобу на Бешеного Симона, обвинит его в насилии над Камиллой, краже вола и поджоге дома. Да, Симон поджигатель, Симон вор. Его объявят вне закона, полиция станет искать его, поймает и бросит в тюрьму, Амбруаз Мопертюи этого добьется. Он был уверен в своем праве и своей силе.

На Симона он перенес всю ненависть, которую питал к Венсану Корволю, а на Камиллу — страсть, которой пылал к Катрин. В его помутившемся уме мертвые цепко держали живых, красота накрепко сплелась с яростью, любовь — с местью и жестокостью.