Анатолий Жуков - Голова в облаках

Профессор засмеялся:

— А помните Гексли? «Великая трагедия науки — уничтожение прекрасной гипотезы безобразным фактом». Поехали к заливу.

Межов сел за руль, профессор с Парфенькой на заднее сиденье, а бородач рядом с Межовым, и они поехали.

— Не переживайте, Дима, — сказал профессор. — Это вам урок на будущее.

На берегу залива они осмотрели рыбу на транспортерах и в воде, прикинули план обследования на сегодня и завтра. Если часам к шести-семи вечера головная машина придет в райцентр, то останется еще три с лишним часа светового дня. А пока можно поработать в заливе. Парфенька посоветовал дать ученым мотодору Федьки Черта и Ивана Рыжих. «Они хоть и выпивохи, но залив знают наизусть, а мотодору и подавно. Только Черта в воду не посылайте, он плавать не умеет, а самолюбивый, не признается. Он больше по сетям мастак, а все остальное идет от Ваньки Рыжих. Завтра нам выходной обещали, значит, весь день можете изучать. Интересно ведь?»

На другой день Парфеньку вызвал Балагуров.

В кабинете у него сидел очкастый представительный мужчина с плоским ящиком и тростью на коленях, должно быть, городской. Лаковые туфли у него, как у дамочки, на высоком каблуке, сверкают на пальцах перстни и кольца, костюм весь из белой материи, и пиджак и брюки, а галстук — красный, но ослабленный, чтобы вольготней дышалось. И пахнет духами, как в парикмахерской. Не артист ли какой?

— Вот и герой наш явился, — сказал этому артисту Балагуров, поднимаясь к Парфеньке из-за стола: — Знакомься, Парфений Иванович: это московский художник товарищ Вернисажин, будет рисовать твой портрет.

— С вашего позволения, мы начнем сегодня же. — Художник поднялся и надел на плечо ремень своего ящика, переложил в другую руку трость.

— Ну и добро. Трудитесь как вам лучше, у меня скоро совещание о рыбе. Ты, Парфений Иванович, его слушайся, делай все как надо. Для него ты только натурщик.

Парфенька с художником договорились, что к пробному сеансу приступят сейчас же, и спустились на первый этаж. Крутая, в один марш лестница не понравилась художнику, спускаться по ней было страшнее, чем подниматься, и он для страховки вцепился в костистое плечо Парфеньки.

В вестибюле и у подъезда райкома было много народу — специалисты и руководители на совещание, шофера с первых рыбовозных машин, трактористы, пожарники, милиционеры и просто глазеющий праздный люд. Со вчерашнего вечера, когда подошла сюда рыбовозка Витяя, толпились здесь любознательные хмелевцы, старые и малые.

Парфеньку потянул за рукав Витяй, чтобы отдать термос с квасом, художник не заметил этого и, оказавшись один в толпе, сразу потерялся, стал беспомощно оглядываться. Парфенька с удивлением наблюдал, как он сперва виновато озирался, а потом стал торопливо соваться то к одному, то к другому мужику, принимая каждого за Парфеньку и призывая начать работу. Должно быть, зоркость у художника была беспамятная. А может, память незоркая.

— Ну что, батяня, повезем твое сокровище дальше или здесь будем загорать? — спросил Витяй.

— Не знаю, сынок. Балагуров совещание опять собирает насчет ее, будут решать.

— Опять совещание! Веселые люди! А тебя, значит, к искусству подключили? Шатунов Аполлон Иванович?

— Вроде того. Патрет с меня делать будут. Вон тот очкарь в белом костюме рисовать станет. Из самой Москвы прикатил.

— А-а, с этюдником который. Чего он блукает?

— Меня потерял. В пяти шагах, а не найдет ни за что.

Парфенька закинул сетку с термосом за плечо, прошел сквозь толпу к художнику и повел его, обрадованного и успокоенного, к заливу по соседству с водной станцией.

— Ваши земляки очень похожи на вас, — оправдывался тот, держа за рукав Парфеньку, — просто поразительно похожи. Все загорелые, все в кепи и все говорят громко.

— А чего в кулак шептать. Мы сразу на всю Хмелевку. Опять же машины гудят, людей много.

За домом вдовы Кукурузиной, в конце ее картофельного огорода, кривилась старая тенистая ветла, а у самого берега застыли по пояс в воде зеленые заросли ивовых кустов — место почти такое же, как у Ивановского залива, только дамбы рядом нет.

— Подойдет? — спросил Парфенька.

— Превосходный пейзаж!

Художник мигом раскрыл свой ящик, установил его на три выдвижные ноги, трость с веселым хлопком превратил в зонтик, достал измазанную красками фанерку с дырой, которую назвал почему-то пол-литрой, вынул кисти, разноцветные тюбики, надел на себя фартук.