Анатолий Жуков - Голова в облаках

— Хорошо, молодец. Теперь ты как запорожец. Чего сюда явился, на ремонт или пришло время техобслуживания?

— Нет, на обсужденье. Новый двигатель изобрел, вот и направили.

— Какой дурак?

— А врач. С большим таким носом. — И смутился: нос Веткина был не меньше, только глядел не вниз, а прямо и был толстый, как переспелый огурец.

— Илиади?

— Ага, Феня думала, что я больной, а он не признал, положил только для обсужденья. Дело, говорит, серьезное, а товарищ Веткин теперь непьющий, вот и пусть пособит.

— Так и сказал: непьющий?

— Нет, хотел сказать, да раздумал. Но теперь я сам вижу, что вы другой, трезвый.

— Это по чему же ты определил?

— А по взгляду. Взгляд теперь у вас невиноватый.

— Какая наблюдательность! — Веткин заметно подобрел и сел на постели. — Что же мы будем обсуждать?

— А новый двигатель, я же говорил. — Сеня присел на другую койку у стены и огляделся. Двухместная палата была тесноватой, с одним окном, но чистой. — Стола у нас нету, что ли?

— Нет, только тумбочки. Давай располагайся, и пойдем в скверик покурим. Ты не храпишь ночью?

— Что вы, как можно! Феня заругает.

— И ты, значит, под гнетом. Дали мы им волю, эмансипаткам.

Сеня вынул из карманов пижамы туалетные и бритвенные принадлежности, засунул их вместе с амбарной книгой в тумбочку и охотно пошел вслед за Веткиным. Здесь все ему нравилось.

Просторный больничный двор, замкнутый со всех сторон амбулаторным и больничными корпусами, лет сорок назад был засажен заботливым Илиади березой, канадским кленом, липой, акацией и вот стал тенистым и зеленым. Было здесь покойно и тихо, от корпуса к корпусу вели ровные, выстеленные красным кирпичом дорожки, кудрявые деревья смыкались над ними, образуя тенистые галереи, а в зелени между галереями прятались в разных концах сквера несколько крытых беседок со столиками и скамьями. Выздоравливающие и ходячие больные гуляли по аллейкам, приходили в беседки читать, играть в шашки и шахматы, в подкидного и в домино.

В одну из таких беседок, ближнюю к их корпусу, и привел Веткин Сеню. Сам уселся по-хозяйски за стол, достал пачку «Примы», закурил, предложил Сене. Тот помотал головой:

— Ни к чему. Дурная привычка.

— Да? Гляди-ка! И Ленка так же говорит, и Илиади… Неужели бросать? — Он затянулся и, запрокинув голову, выпустил одно, два, три, четыре сиреневых кольца подряд.

— Красиво, а?

— Как из выхлопной трубы двигателя на малых оборотах, — определил Сеня.

— Ладно. Давай выкладывай, что там у тебя за двигатель.

— Тогда я за книгой сбегаю. Или так можно?

— Как хочешь.

— Там у меня чертежи, расчеты. Я — мигом.

Веткин еще не докурил сигарету, а Сеня, часто дыша, уже разворачивал перед ним амбарную книгу со своим детищем.

Ничего особенного тут не было, хотя для самодеятельного механика замах широкий. Веткин заплевал окурок, бросил его в кусты и спросил Сеню, как он представляет техническую реализацию своего изобретения и ее последствия, Сени вдохновенно стал рассказывать, но на Веткина напала зевота, он поднял руку;

— Хватит, накушался.

— Что-нибудь не так?

— Все не так, коллега. Ты изобрел велосипед, причем с непростительными ошибками. Вот доказываешь, что если площадь трения меньше, то износ этой площади будет соответственно больше, и чтобы не менять часто поршни, рекомендуешь перейти на другой металл, изменить технологию и тэдэ и тэпэ. А зачем? Ты хочешь уменьшить силу трения сокращением контактной площади и за счет этого увеличить мощность двигателя? Но сила трения не зависит от площади трущихся поверхностей.

— Как не зависит?

— Так: не зависит. Сила трения, господин великий изобретатель, зависит только от степени гладкости трущихся поверхностей и силы нормального давления. — Он взял со стола горелую спичку и написал на обложке книги: F=kN. — Вот формула. Сила трения пропорциональна силе нормального давления. Коэффициент пропорциональности k — есть коэффициент трения. Придем в палату, поставим простейший опыт — убедишься. Жаль, что ты не имеешь специального образования. Мозги у тебя конструкторские, не дремлющие.

В больничном трезвом бездействии Веткин, оказывается, соскучился по надоевшим инженерным заботам, тоска его стала проходить, а он говорил с удовольствием, но Сеня уже отключился и не понимал его. Он слышал беспорядочный металлический грохот и звон, видел обломки новых шатунов, раздавленные скорлупки яйцевидных поршней, лопнувшие головки литых блоков; к нему неслись со всех сторон протестующие крики Мытарина, Балагурова, Межова, Владыкина, Витяя Шатунова, Бориса Иваныча Чернова и других тружеников Хмелевки — за вдребезги разбитым новым двигателем рухнула картина благоустроенной, вежливой жизни, к которой они стремились и которую Сеня обещал дать так легко и скоро. И ведь мог бы, мог, если бы учел этот подлый коэффициент трения. Вот начинай опять, как погорелец, все заново.