Зуфар Гареев - Когда кричат чужие птицы

Нина высоко задрала голову, когда они остановились под тополями.

Впрочем, здесь было грязно: валялась бумага, консервные банки, битые бутылки. Стволы, понятно, были исписаны непристойными словечками. Фирсов осмотрелся по сторонам: не глядят ли на них люди. Ему казалось, что где-то здесь рядом должен быть сержант милиции. В прошлый раз, когда Фирсон был на станции, молоденький сержант здесь, под тополями, все не мог поставить на ноги какую-то пьяную бабу, – так и бросил, чертыхнувшись…

Фирсов вздохнул и промолвил.

– К Ильчихиным тут приезжали дочь с мужем. Люди солидные, с высшим образованием оба… Ты Лариску Ильчихину помнишь?

– Да, – ответила дочь, да как-то глухо, не вникая в стариковские речи.

– Хотя, конечно, – добавил старик, – высшее образование это, можно сказать, не самое главное, но оно спасает от унижения…

Так сказал старик и призадумался, какой вести разговор дальше.

Дочь вновь посмотрела высоко:

– Ну и что же Ильчихины?

– Рады, конечно, – оживился Фирсов и прибавил. – Мы бы поехали, что ли… Чего здесь стоять, мы что, бездомные? Я тебе в машине все и расскажу…

Он взял ее под руку, силой прижал локоть, и они – со стороны вполне прилично – пошли в сторону машины. Нина вдруг обмякла, что злорадно ощутил Фирсов рукой, только сказала ласково, непонятно, впрочем, что имея в виду:

– Ничего, папа, ничего…

В пристанционном палисаднике играл аккордеон, и кто-то сипло, криво пел. Голос этот, некрасивый, без выражения, непонятно для чего набирался и набирался в силе. В низеньком окошке парикмахерской, за геранями мелькнуло красивое женское лицо. Было уже душно – день обещал быть жарким.

Выехали со станции, проехали карьер, некоторое время катили по бетонке, потом свернули на пыльную проселочную дорогу.

Нина вытащила из сумки бутылку лимонада и стала шкрябать пробкой по дверце. Пена полетела ей на одежду, она не обратила внимания на это. Она отпивала из бутылки, поглядывала в окно, а Фирсов косился и прикидывал: если скребнула по ручке – оставила глубокий, смачный след, а может, и кусок никелировки отлетел, кто знает…

«И как она так небрежно с чужим-то добром, не спросясь», – опять он стал думать с обидой.

– Воды хочешь? – Нина протянула бутылку.

Мысль, что к горлышку прикасалась ее опасная язвочка, возмутила старика.

Фирсов, однако, подавил раздражение, коротко мотнул головой, спросил:

– Ну и где ты, в общежитии живешь? Или квартира есть? А зарплата какая?

– Это все неинтересно, – вяло ответила Нина после молчания. – Конечно, у всякой квартиры есть муж, а вместе у них есть зарплата…

– Ты что, тайком бегаешь от него по своим интересам? – обиделся Фирсов за мужа.

– Нету мужа. И квартиры нет. А зарплата есть.

Она неторопливо, – откидывая голову, закрывая глаза, – по-прежнему отпивала из бутылки, время от времени посматривая в боковое стекло. За ним было поле: ярко-зеленое, свежее, как будто бы оно за долгие-долгие годы нисколечко не устало жить однообразной жизнью; и с каждым циклом природы его снова и снова хватало на веселую, беспечную эту зелень…

– К нам надолго? – задал наконец свой главный вопрос Фирсов.

– Не знаю. Может, на день. Взяла и уехала от друзей, от знакомых…

– Ну и что же, – спросил Фирсов после некоторого размышления, – эти все твои друзья-знакомые – они холостые, что ли? Без семьи, без детей?

Старик стал круто выруливать на повороте, Нину невольно примкнуло к отцу.

«Не знаю я об этой болезни ничего, – старику было брезгливо, – побежденная она медициной хоть?»

Для себя он решил быть с ней построже: не целоваться, не дотрагиваться. Он включил радио, нашарил музыку, а дочь в каком-то приподнятом тоне сказала:

– А как вы здесь, папа? Как наш дом?

Был этот тон какой-то вычурный, словно она эти слова говорила со сцены, но старик различил в ее голосе тепло. Странно, но в его душе тоже стало разгораться наивное доброе чувство, – скованность и раздражение стали будто бы потихоньку исчезать…

– Как мы здесь? Да помаленечку… Я в совхозе все работал, на пенсию вот вышел. Был передовиком социалистического соревнования, – добавил он казенную фразу, от которой, впрочем, ему стало как-то неловко. – Мне и премию большую перед пенсией дали…

– Ну да? – будто бы простодушно удивилась Нина.

Фирсов даже хихикнул от удовольствия.

– А как же! Совхоз поощрил. Мы со старухой еще немножко подкопили, – и вот машину купили: два года уже прошло… Цветы выращиваем, я в область езжу придавать. Ну и овощей когда в сезон прихватишь: хорошо идут, прямо с колес… – Старик и вовсе оживился: – И для собственного удовольствия, ну и для денег. Когда похоронят на собственные деньги – как-то спокойнее, приятнее перед людьми – не укорят… Правильно я говорю?