Итало Кальвино - Невидимые города

А Марко:

— В то время как по манию твоему, о государь, единственный, последний город возносит свои безупречные стены ввысь, я собираю пепел тех, что тоже могли стоять, но исчезают, уступая ему место, и никто их вовек не восстановит и не вспомнит. Лишь постигнув меру выпадающих в осадок бедствий, которых не искупит самый драгоценный камень, ты подсчитаешь, скольких же каратов должен оказаться тот алмаз, и не обманешься в расчетах с самого начала.

Никто не знает лучше тебя, мудрый Хан, что никогда не надо смешивать сам город с описанием его. Но между ними существует связь. Желая описать Оливию, славную своим великолепием и богатством, я не найду иного способа поведать о процветании ее, о повелитель, как рассказывая о дворцах со стенами, отделанными филигранью, на подоконниках двухарочных, с колонками, окон которых лежат подушки с бахромой, а сквозь ограду патио видна вертушка, орошающая луг, где распускает веером свой хвост белый павлин. Но из рассказа этого ты сразу же поймешь: Оливия окутана облаком сажи, отчего засаленные стены комнат все покрыты копотью, а разворачивающиеся на ее людных улицах прицепы чуть не расплющивают пешеходов о дома. Желая поведать, сколь трудолюбивы жители Оливии, я говорю о лавках шорников, пропахших кожей, о женщинах, что, стрекоча, плетут ковры из рафии, о водосливах, из которых низвергается каскадом движущая мельничные лопасти вода, но просвещенное твое сознание рисует тебе жест, которым тысячи рук подводят стержень под зубцы фрезы за смену тысячи раз. Желая объяснить тебе, насколько дух Оливии привержен вольной жизни и изысканной культуре, поведу я речь о дамах, плавающих ночью, напевая, на освещенных лодках по заросшей ряской речной дельте,— только для того, чтобы тебе напомнить, что в предместьях, где ежевечерне высаживаются вереницы бредущих как сомнамбулы мужчин и женщин, кто-нибудь всегда хохочет в темноте, давая волю шуткам и сарказму.

Быть может, ты не ведаешь, что описать Оливию иначе невозможно. Существуй действительно Оливия с двухарочными окнами, павлинами, кожевниками, ковроделами, каноэ и лагунами, это была бы черная от мух убогая дыра, при описании которой не смог бы обойтись я без метафор копоти, скрежета колес, однообразных жестов и сарказма. Лгут не описания явлений — они сами.

Город Софрония слагается из двух частей. В одной — вертящееся колесо с кабинками, «колодец смерти», где мотоциклисты мчатся вниз головой по кругу, цепная карусель, крутые горки, где по расположенным восьмеркой рельсам низвергаются, чтоб снова взмыть, вагончики, и купол цирка, из-под которого свисает гроздь трапеций. Другая половина города — из камня, мрамора, бетона, там есть банк, промышленные предприятия, дома, бойня, школа и все прочее. Если первая из половин незыблема, то местопребывание второй меняется: когда подходит время, из нее выдергивают гвозди, разбирают и перевозят на пустующие территории другой.

Но ежегодно наступает день, когда рабочие опять снимают мраморные фронтоны, опускают каменные стены и бетонные пилоны, разбирают министерство, доки, памятник, больницу, нефтеочистительный завод и погружают все это на прицепы, чтобы, от площади к площади, проделать ежегодный путь. Оставшиеся пол-Софронии, с тирами, каруселями и обрывающимся криком из перевернутой кабины иммельмана, принимаются считать, сколько месяцев и дней придется ждать им, прежде чем вернется караван и снова заживут они единой жизнью.

Вступив на землю, чья столица именуется Евтропией, увидит путник не один, а много рассеянных на обширном бугристом плоскогорье похожих и равновеликих городов. Евтропия — это все они вместе, но при этом обитаем лишь один из них, поочередно, а все прочие пусты. Я расскажу, как это происходит. Когда жители Евтропии ощущают, что устали, и никто уже не в силах выносить свою родню и ремесло, свой дом и улицу, свои обязанности и людей, с которыми нужно здороваться или которые здороваются сами, они решают все вместе перебраться в близлежащий город — пустой и словно только что построенный,— где каждый сменит ремесло, жену, увидит, распахнув окно, иной пейзаж, где вечерами ждут его иные развлечения, знакомства, пересуды. Так и обновляется их жизнь при каждой смене городов, различающихся меж собой расположением, покатостью, ветрами или течением рек. Поскольку в евтропийском обществе царит порядок и не наблюдается заметного имущественного и правового расслоения, смена функций совершается почти без потрясений, а разнообразие обеспечивает множественность видов деятельности, так что вероятность на протяжении жизни вновь заняться прежним ремеслом весьма мала.