Итало Кальвино - Невидимые города

Марко в это время продолжал рассказ, но император не дослушал, перебил:

— Отныне я буду описывать города, а ты мне — говорить, есть ли такие, правильно ли я их представляю. Начнем с города, сходящего уступами к заливу в форме полумесяца, открытого сирокко. Из его диковин назову стеклянный водоем размерами с собор, созданный затем, чтоб наблюдать за плаванием и порханием летучих рыб, усматривая в оных предзнаменования; пальму, что, раскачиваясь на ветру, перебирает струны арфы; площадь, окаймленную подковообразным мраморным столом, покрытым мраморной же скатертью, с едою и напитками из мрамора.

— А ты рассеян, государь. Об этом городе,я и рассказывал тебе, когда ты перебил меня.

— Ты был там ? Где он ? Как называется ?

— Нигде. Никак. Скажу еще раз, зачем я стал описывать его: из всех вообразимых нужно исключить те города, которые являются набором элементов без связующей нити, без какого-либо внутреннего правила — просто суммой, лишенной перспективы, ни о чем не говорящей. Все города подобны снам: присниться может что угодно, но даже самый неожиданный сон — ребус,скрывающий какое-то желание или его изнанку — страх. Города, подобно снам, построены из страхов и желаний, даже если нити их речей неуловимы, правила нелепы, перспективы иллюзорны и за всем таится что-нибудь иное.

— Я не испытываю ни желаний, ни страхов,— заявил Великий Хан,— и сны мои определяются или моим сознанием, или случаем.

— Города тоже считают себя порождением сознания или случая, но ни первого, ни второго недостаточно, чтобы стояли их стены. В каждом городе ты наслаждаешься не его семью или семьюдесятью чудесами, а ответом, который он дает на твой вопрос.

— Или тем вопросом, что он задает тебе, заставляя отвечать, как Фивы — устами Сфинкса.,

Отправившись оттуда, шесть дней и семь ночей спустя окажешься в Дзобейде, белом городе, залитом лунным светом, улицы которого наматываются как нить в клубке. Рассказывают, что он был основан так: мужчины разных наций увидели один и тот же сон — нагую женщину с распущенными волосами, бежавшую ночью по неведомому городу. Им снилось, что они преследуют ее, но рано или поздно каждый упускал ее из виду. Все они потом искали город, виденный во сне, и так и не нашли, но встретились друг с другом и решили сами его построить. Определяя направление улиц, каждый вспоминал свою погоню и там, где незнакомка ускользнула от него, располагал стены иначе, чтобы в следующий раз ее не упустить.

Так выросла Дзобейда, и они в ней поселились, ожидая, что однажды ночью та сцена повторится. Но ту женщину никто из них больше не видел ни во сне, ни наяву. По улицам Дзобейды они теперь ходили на работу и никак не связывали их с увиденной во сне погоней, о которой успели позабыть.

Из других краев являлись другие мужчины, видевшие тот же сон, и, узнавая в городе Дзобейда черты приснившихся им улиц, переставляли лестницы и аркады так, чтоб стало более похоже на места, где пробегала женщина, и чтобы там, где она скрылась, ей было теперь никак не ускользнуть.

А прибывшие туда первыми уже не понимали, что привлекало тех мужчин в Дзобейду — в этот скверный городишко, в эту западню.

Из всех языковых отличий, с коими может столкнуться путешественник в далеких землях, никакое не сравнится с тем, что ждет его в Ипатии, поскольку там отличны не слова, а самые явления. В то время, когда я вошел в Ипатию, в голубых лагунах отражался магнолиевый сад, и я, шагая вдоль оград, не сомневался, что увижу купающихся юных и прекрасных дам; но вместо этого я увидал на дне утопленниц-самоубийц, которым выедали глаза крабы,— с камнями на шее и зелеными от водорослей волосами.

Почувствовав себя обманутым, решил добиться справедливости я у султана. Взошел порфировыми лестницами во дворец, вознесший выше всех свои купола, прошел шестью майоликовыми дворами, где били фонтаны. Зал в самой середине дворца был огражден железными решетками: там каторжане с черными цепями на ногах доставали из подземного карьера базальтовые глыбы.

Оставалось только обратиться за расспросами к философам. Войдя в большую библиотеку, я затерялся среди полок, ломившихся от книг с пергаментными переплетами, и долго ходил среди томов, расставленных в порядке алфавитов мертвых ныне языков, вверх-вниз по коридорам, лесенкам, мосткам. И в самом дальнем кабинете, где хранят папирусы, сквозь клубы дыма увидел одурелые глаза юнца, который, возлежа, курил не отрываясь трубкус опием.