Сергей Иванов - Противо Речия [сборник]

– Вы здесь не проедете.

– Офицер, у меня в машине двое маленьких детей, мне необходимо проехать.

– Вам куда?

– Нам домой.

– В каком районе дом?

– В центре.

– Точно не проедете. Президент…

– Ну и что, теперь из-за вашего президента дети должны до вечера в машине сидеть?

– Перекрыто все направление.

– Надолго?

– Не знаю.

В этот момент наступает стадия, когда я могу сказать что угодно кому угодно. Подобная кондиция в свое время была неоднократно апробирована мной на людях различной степени высокопоставленности, и, поверьте, ничего хорошего она мне не принесла.

– Честно, – вдруг очень спокойно и как-то человечно добавляет милиционер, и моя ненависть к нему тотчас гаснет. Уж чьей-чьей, а его вины во всем этом кошмаре точно нет. Поэтому я выразительно артикулирую фразу «Как же ОН заебал!», включаю сигнал поворота и начинаю разворачиваться. Милиционер, уловив суть моей беззвучной тирады, улыбается и едва заметно одобрительно кивает головой. Я киваю ему в ответ.

Тем временем, ехать по-прежнему некуда. Мама заметно переживает, сестра нервничает, племянница попугайничает, выкрикивая вслед за мной «ну это вааасе капец». Мы вообще с ней очень похожи, говорят. Сын воспитанно, по-взрослому терпит, хотя заметно: сказать ему тоже есть что .

Еще через полчаса бесконечных виражей мне наконец удается припарковать автомобиль в районе железнодорожной эстакады, мы выгружаемся и идем в ближайшее кафе, потому что все устали, всем нужно в туалет, и все хотят есть. Летняя площадка перед входом забита счастливыми и, большей частью, пьяными людьми. Внезапно возникает жесточайшее желание как можно быстрее достичь их состояния и забить на все. Нет, не вариант.

Мы входим в кафе, присаживаемся за столик и, учитывая, что это заведение нам не знакомо, делаем осторожный заказ – бульон и овощные салаты. Пока еда готовится, по очереди звоним отцу, смеясь, рассказываем о наших злоключениях, подбадриваем. Говорит, ему лучше.

Спустя час сестра выглядывает на улицу и сообщает, что движение, вроде бы, открыли. Двадцать минут, и мы, скользя по уложенной в ночь перед визитом «потемкинской» дороге, приезжаем домой. Мама гремит посудой с «нормальной» – домашней – едой, сестра укладывает бушующую племянницу, сын терзает скейт. А я прямо сейчас собираюсь сказать вам очень важную вещь.

Так вот, все мы (я имею в виду членов своей семьи) – очень непростые люди, и отношения между нами зачастую складываются тоже непростые. Бывает, не понимаем друг друга, бывает, шумим, ссоримся. Всякое бывает, чего греха таить. Однако сегодня, сидя за столом в затрапезном кафе, каждый из нас, как мне кажется, заново переосмыслил смысл понятия «семья».

Дело в том, что семья – это не просто коллектив людей с общим генотипом, фамилией и правом наследования нажитого. Это не совместные ужины, подарки и общий бизнес. Это даже не бездонная золотая мошна, охраняемая личной армией и полицией.

Семья – это не столько способность безмятежно жить вместе, сколько умение вместе переживать. Переживать и идти дальше. Это и есть главная семейная ценность.

Едва мы успели увидеть огромные литеры, образующие слово «ЕНАКИЕВО», когда нашу машину ленивым махом жезла остановил мент.

Медленно, глядя куда-то в сторону, словно и нет ему до нас никакого дела, подошел, нехотя взял протянутые мною карточки техпаспорта и водительских прав, снова как-то безучастно огляделся по сторонам и вполголоса бросил быстрое:

– Откуда.

– Из Луганска.

Мент в который раз осмотрелся. Я попытался проследить за его взглядом, но увидел лишь серую ленту дороги, по которой аккуратно проезжали наглядно пристегнутые водители. Мне заблаговременно «моргнули», поэтому я ехал строго шестьдесят, был пристегнут и радушен.

– Куда.

– В Донецк.

– Зачем.

– Это имеет значение?..

Снова стремительный осмотр периферии и почти шепотом:

– Выйдите из машины.

– Что?

– Из машины выйдите.

Я отстегнул ремень и вышел из автомобиля. Дорога отозвалась пылью и смрадом плавленого битума. Признаться, я не знаю, как именно пахнет битум, но оборот мне понравился. Подошли к «шкоде» с включенными маячками, старлей кивнул мне на пассажирское сиденье. Сам упал в водительское, снял фуражку, устало утер носовым платком потную лысину. Я молча смотрел на него. Взгляд мента метался по внутренностям машины. Это слишком явно диссонировало с нарочитой вальяжностью и карикатурной изможденностью. Наконец он, как будто бы щелкнув каким-то невидимым тумблером, швырнул мои документы на торпедо и первый раз посмотрел мне в глаза: