Сергей Иванов - Противо Речия [сборник]

Стоит ли говорить, насколько гнетущее впечатление эта работа производила на меня. Я проклинал калеку-«Листвицу», я ненавидел людей, сидевших по ту сторону стола и оставлявших отпечатки потных рук на бланках протоколов, я видеть не мог свисавшие с потолка пузырящиеся обои, прорехи которых бесконечно чихали на одежду древней дореволюционной известью.

Время от времени, конечно, случались просветы – нас, молодежь, включали в различные следственно-оперативные группы, и мы в сопровождении тяжело вооруженных милиционеров сутками шмонали места боевой славы различных банд – чрезвычайно популярной в девяностые формы проведения коллективного досуга, – изымая у «мирных» крестьян оружие и просто все, что теоретически могло бы кого-то убить, но это бывало не так часто. В основном мы дедуктировали в кабинетах, глотая известковую пыль по будням и кировскую водку по субботам.

Старшие опытные товарищи тем временем, как мне казалось, жили умопомрачительно разнообразной и увлекательной жизнью – выезжали на убийства, кого-то арестовывали и бесконечно строго вершили на своих новеньких монументальных электромашинках «Ятрань» чужие судьбы. Если разобраться, дела-то у нас были фактически одинаковые, только в моих томах не было реальных жертв и преступников – не было людей. Они как бы существовали, но лишь в виде протоколов, картонных черно-белых таблиц и примитивных фотороботов, каждый из которых непременно напоминал твоего знакомого.

Я часами мог наблюдать за убийцами, насильниками, которых конвой привозил на санкцию или на допрос, пытаясь выглядеть в них ту самую червоточину, ту самую пресловутую достоевщину, которая, казалось бы, непременно должна сквозить в каждом их взгляде, каждом телодвижении, но, увы, не находил ничего. Большинство из них были мертвецки пьяны и, скорее всего, даже не подозревали о совершенном, остальные были обработаны борзыми розыскниками и напоминали комки слизи. Наконец, окончательно выбившись из сил от бесконечных фрустраций и нереализованных амбиций, я набрался смелости и потребовал у прокурора дать мне настоящее «живое» дело. К моему удивлению, он и не думал возражать, и уже через день, ночью, меня забрала «дежурка». Наскоро одевшись и пафосно сказав маме «не переживай – просто вызвали на убийство», я спустился в лифте к подъезду и нырнул в забитую людьми прокуренную милицейскую «корову».

После получасового рафтинга по Большой Вергунке мы подъехали к лесопосадке. Я вынул протокол осмотра, прикрепил его большими скрепками к планшету и вслед за криминалистами вошел в посадку, тускло освещенную матовым светом автомобильных фар. Метров через сто я впервые в своей жизни увидел труп человека, убитого другим человеком.

В любой смерти есть некая нелогичность. В смерти насильственной она особенно заметна. Все человеческое естество до последнего сопротивляется смерти, и это отражается во всем – в предсмертной гримасе, в позе, в какой-то особой общей незавершенности. Кем бы ни был человек, как бы ни устал, до последнего своего вздоха он ползет к жизни, срывает ногти, цепляясь за ускользающую реальность. Человек не способен постичь собственную смерть. Он физически не способен принять этот неотвратимый факт, и осознать это можно, только увидев, как он борется за жизнь. Нелепо, безрассудно, напрасно, но никогда человек не бывает столь силен и величествен, как в моменты противостояния смерти.

Это был труп женщины. Желтый, застывший в неестественной, кукольной позе. Как позже выяснилось, ее задушил сожитель в ходе пьяной ссоры, а после оттащил тело в посадку. Вскоре его задержали. И вновь я тщетно смотрел ему в глаза, пытаясь отыскать ту самую «убийственную» червоточину. Бесполезно. Любой из нас способен на это. Вопрос лишь в стечении обстоятельств.

Ни в коем случае нельзя постоянно быть хорошим человеком. Это чрезвычайно вредно.

Общество не приемлет хороших людей в принципе и давно выработало в их отношении иммунитет. Вы не замечали, что за словами «хороший он человек…» всегда следует союз «но»? Собственно, я уже и забыл, когда последний раз слышал только первую часть фразы – без этого блядского «но».

«Но» бухает – трезвенник, «но» бабник – наоборот – не бабник, что тоже подозрительно, «но» слишком чистоплотный – «как пидор», наоборот – нечистоплотный – «колхозник» и так далее.

Объясняется это просто. Единственный доступный обывателю метод повышения самооценки – унижение другого обывателя. Осознание ущербности других людей, пусть даже незначительной, – наркотик для эго, эффективнейший из методов отпущения собственных грехов и оправдания недостатков – своего рода индульгенция.