Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь

Как-то я даже попытался устроить с Майей легкий спарринг на тему брака. Она высокомерно и одновременно уязвленно заявила, что «бракосочетание – это замена потребности любви ее обязанностью». Наверняка где-то вычитала. Словом, в голове у нее была та еще каша.

– Ну а детей-то ты хочешь? – бестактно допытывался я. Бестактно, потому что никогда, ни словом ни делом не предлагал себя в качестве возможного родителя.

– Глядя на окружающих, я предпочитаю жалеть о том, что у меня нет детей, а не о том, что они у меня есть.

Ну что ж, по крайней мере, в сказанном имелась своя логика.

Теперь вот Майя решила поставить точку. Котом.

Я не посмел отказаться.

– И будь с ним нежен, ему всего четыре месяца, его только что оторвали от матери.

– Ты предлагаешь дать ему грудь? – сыронизировал я.

– Грудь ты умеешь только брать! – достойно ответила она.

– Но я не умею обращаться ни с какой живно– стью... – захныкал я. – Почему ты навязываешь мне роль, к которой я не готов?

– Научишься! – сказала она твердо. – Должна же у тебя в жизни быть хоть какая-то ответственность... Про эту породу все найдешь в Интернете, вместе с практическими советами. Тебе необходимо будет чем-то занять руки и голову в мое отсутствие. К тому же научишься хоть о ком-то заботиться. Это может пригодиться тебе в дальнейшем, – добавила она с нажимом.

Связи случайные – результаты печальные. А ничего хорошего я и не ждал – нечего пытаться в любовных отношениях совершать наполеоновские поступки с психологией ефрейтора...

Так я оказался владельцем странной живой штуки, по бумагам (серьезная родословная) значившейся Адонисом. Но когда он в первый раз повернулся в профиль и застыл с видом поэта, собирающегося прочесть свой последний шедевр, я понял, что никакой он не Адонис, а Давид С., мой лучший друг детства, с горбоносым независимым профилем, тонкой морщинистой (в будущем) шеей и неизбывной печалью в глазах, ничем, впрочем, кроме национальности, не обоснованной. И Адонис стал Додиком. (Я, кстати, знавал еще одного Додика, он не был ни поэтом, ни даже евреем.)

Больше же всего кот был похож на инопланетянина, того самого, прячущегося в игрушках, из известного всем детям мира фильма Спилберга. Нелепое трогательное горячее тельце, все в складочку, голова маленькой химеры с огромными, на две трети морды, глазами-лампочками, меняющими цвет в зависимости от освещения с изумрудно-зеленого на бледно-нефритовый и включающимися и выключающимися с переменой настроения. Над всем этим торчали немыслимо огромные уши летучей мыши, а передвигалась инопланетная бодяга на длинных кривоватых лапах, заканчивающихся еще более длинными музыкальными пальцами. Все это принципиально не сочеталось в одном обличье, однако предъявляло себя в моем новом знакомце.

К тому же, в отличие от нормальных котов, знаменитых независимостью и гуляющих сами по себе, Адонис оказался абсолютной липучкой, нуждающейся в постоянном контакте с человеком.

Примерно к концу первой недели эта сладкая, обнаженная перед всем честным миром сволочь стала полным хозяином меня, дома и положения. Во-первых, из уродца он прямо на глазах (вполне возможно, только моих) превратился в невероятного красавца, оправдывая свое официальное имя. Во-вторых, я просто не мог от него оторваться – это был чистейший наркотик. Его на ощупь кашемировое с шелком, горячее (как сообщалось в Интернете, сорокадвухградусное) тельце под руками, глаза-блюдца, наблюдающие за тобой отовсюду, и даже несколько специфический, отдающий болотом, запах кожи стали неотъемлемой частью меня самого. Требователен он был как женщина, но в отличие от последней был натурально ласков и безобиден, а также лишен всяческого лукавства. К тому же он ничего не имел против полной от меня зависимости, наоборот, вовсю пользовался ею в своих интересах – бегал за мной хвостиком. А как только я оказывался в неподвижном положении, кот немедленно вскарабкивался на колени, плечо, голову, всегда умудряясь находить малейшую щель, полоску не защищенной одеждой кожи, чтобы дать работу шершавому, как наждак, языку, сопровождая это урчанием маленького трактора и перебором лап.

Особенно Додику приглянулась моя проступающая лысина, он работал над ней с таким вдохновением, что это можно было снимать для рекламы нового средства для восстановления волос. Часть ночи он спал под одеялом у меня под боком, и я не понимал, как он там не задыхается и не боится, что я его раздавлю. Потом выбирался частично на поверхность, оставляя тело укрытым, а голову клал на подушку в точности как человек и спал так до утра, лицом к лицу со мной, посапывая и покряхтывая мне в нос.