Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

Полицейские примолкли и больше о Везре не спрашивали.

– Еще вопрос, – сказали они и посмотрели на стол, – кроме вашего желания стать экономкой, еще какое-нибудь у вас было? Вам хотелось торговать?

– Хотелось, – кивнула госпожа Моосгабр и снова посмотрела на пол, в сторону дивана, – хотелось иметь киоск и торговать. Ветчиной, салатом и еще лимонадом. Но не вышло…

– А кошки нет у вас, и мыши здесь, наверное, не переводятся. – Полицейские улыбнулись и осмотрелись в кухне.

– И правда, не переводятся, вот я и ставлю мышеловки. Они здесь под диваном, под буфетом, под плитой. И в комнате, и в коридоре.

– И попадаются иной раз?

– Когда да, когда нет, все зависит от того, как приходят и как ловятся. Хотите поглядеть на мышеловку?

– Нет нужды, госпожа Моосгабр. – Полицейские опять улыбнулись и потом снова обвели глазами кухню, посмотрели на стол, на тарелку с салом, на белый пакет, и один сказал:

– Вы собирались ужинать, а мы вас побеспокоили. Вы же, наверное, не посыпаете сахаром сало, – он указал на пакет, – или это соль?

– Это не сахар и не соль, – сказана госпожа Моосгабр, – вам не угадать, что это.

Полицейский открыл пакет и понюхал.

– Пахнет миндалем, – сказал он, – это действительно не сахар и не соль. Ну, госпожа Моосгабр, извините за беспокойство и садитесь ужинать. Нам пора.

– Но я не собиралась ужинать, – засмеялась госпожа Моосгабр, – это сало не для меня, а для мышей. А этот порошок, – она кивнула на белый пакет, – яд «Марокан». Я посыпаю им сало.

Полицейские засмеялись, встали и сказали, что уходят.

– Перед нашим приходом вы мылись, не правда ли? – сказали они в дверях, глядя на печь. – Вы были на прогулке?

– На прогулке, – кивнула госпожа Моосгабр и посмотрела на часы, – чтобы лучше спать. А комнату не хотите посмотреть? – спросила она вдруг. – Она тут рядом…

– Нет, не хотим, – сказали они в дверях, – ведь наши коллеги ее уже видели. У вас там кровать, столик, большое зеркало и еще кое-что. Еще кое-что, – вспомнили они вдруг, – у вас скоро праздник, госпожа Моосгабр…

– Праздник, праздник… – Госпожа Моосгабр снова засмеялась. – Вроде бы у меня день рождения. Но я его не праздную, никогда не праздновала, по-моему, даже привратница об этом не знает.

Полицейские в дверях в последний раз окинули взглядом кухню, буфет, матовое окно, печь, диван и вышли. Вышли из кухни в коридор, а из коридора в проезд. Посмотрели на кучу кирпичей, на тачку, на бочку с известкой и со вздохом улыбнулись госпоже Моосгабр; а госпожа Моосгабр тоже улыбнулась и со вздохом махнула рукой. Потом вернулась в кухню.

Когда через несколько дней госпожа Моосгабр в длинной черной будничной юбке и туфлях без каблуков вошла в канцелярию госпожи Кнорринг, там было полно народу. За письменным столом под портретами Альбина Раппельшлунда и вдовствующей княгини правительницы Августы сидела госпожа Кнорринг с тонким надменным лицом, с высоко поднятой головой и держала руку на телефонной трубке. Справа от нее за столиком с пишущей машинкой сидел господин Смирш. Слева у зарешеченного окна стоял господин Ландл. В передней двери позади стола госпожи Кнорринг стояли двое, по всей вероятности господин Ротт и господин Кефр. А на стуле у стены сидела женщина. Она была так убита горем, что являла образ самых страшных руин человеческих. Бледная, как смерть, одетая в черное траурное платье, черную шляпу, черные чулки и туфли, она тряслась в какой-то странной лихорадке. Когда госпожа Моосгабр вошла в канцелярию через заднюю дверь из зала ожидания, в канцелярии воцарилась глубокая тишина. Госпожа Моосгабр прошла сквозь эту глубокую тишину к скамье перед письменным столом госпожи Кнорринг и села, как садятся пожилые женщины в длинных черных юбках в крематории или часовне. И лишь когда она уселась, эта убитая горем и смертельно бледная женщина в трауре на стуле у стены разразилась рыданиями.

– Мадам, – сказала ей госпожа Кнорринг в глубокой тишине, держа руку на телефонной трубке, а голову высоко поднятой, – не отчаивайтесь. Перестаньте охать и стенать. Этим ничего не исправишь. Необходимо утешиться и смириться, такова человеческая жизнь. Беда и смерть не по лесу ходят – по людям.

Госпожа Моосгабр со скамьи смотрела на стенавшую, убитую горем женщину в трауре и сохраняла спокойствие. Она пришла, очевидно, раньше, чем должно было рассматриваться дело Линпек, и не знала ни этой стенавшей женщины на стуле у стены, ни того, что с ней случилось. «Наверное, это чья-то мать, – подумала она, – а иначе зачем бы ей приходить в Охрану. И наверное, у нее кто-то умер, раз она в трауре, может, ребенок». Госпожа Моосгабр собралась было повернуться к госпоже Кнорринг, когда стенавшая женщина на стуле у стены внезапно выкрикнула.