Алекс Тарн - Летит, летит ракета...

“Сейчас превратится в волка, как оборотень, и загрызет, — подумал Ами, вжимаясь в матерчатую спинку. — Обидно будет: только-только ноги пошли, и вот на тебе…”

— Собака… — прошептал Сироткин и облизал губы. — Там у меня собака, Ами. Моя собака. У меня. Там.

За холмом послышалась сирена спецов.

— Где “там”? — тоже шепотом спросил Ами.

— Там, на Полосе. Ты не думай, я бы ее ни в жисть не оставил. Но это получилось как-то само… — он вдруг сел прямо на землю и посмотрел на свои руки так, словно увидел их впервые. — Они же хватали нас прямо из домов. И заталкивали. Хватали и заталкивали, по нескольку жлобов на человека. Тут за детьми-то не уследишь, понимаешь? Я и внуков-то не считал — все ли. А уж собаку и подавно…

Он вдруг всхлипнул и опустил голову. Ами не знал, что делать. Боаз Сироткин сидел перед ним на земле и плакал, не стыдясь слез.

— Боаз, дорогой, — сказал он так мягко, как только мог. — Я, конечно, тебе помогу. Во всем, что потребуется. Я вот только не понимаю — в чем? Ты не мог бы объяснить мне еще раз? Только не торопись: времени у нас хватит. Никакие спецы не помешают, не волнуйся. Ну?

— Я… я, наверное, сам виноват, — выговорил Сироткин в перерывах между мучительными всхлипами. — То есть, не наверное, не наверное, а точно… Я должен был подумать о ней. А я не подумал. Они заперли ее в комнате, оставили там. Понимаешь?

— Оставили кого? — спросил Ами, уже предчувствуя ответ.

— Собаку. Мою собаку…Тебе это, может, смешно, да? В конце концов, это всего лишь собака, тьфу… они мне так и сказали, когда я пришел просить: это всего лишь собака, тьфу, мы не пойдем в Полосу из-за твоей собаки. А я сказал: ладно, я и не хочу, чтобы вы шли, пустите меня одного, я схожу за ней сам, вы ведь заперли ее в комнате, вы ведь… а они…

Он бормотал еще что-то, но Ами уже ничего не слышал. В ушах у него нарастал собачий вой, жуткий, леденящий душу, густой и низкий поначалу, взмывающий острой и тонкой иглою под конец. Тот самый вой, который он впервые услыхал в одном из поселений депортируемого анклава, который потом в течение несколько недель сверлил ему спину, который догнал его и теперь, три года спустя. А где-то в промежутке этого воющего пунктира помещались смерть Нево и его последние слова: “Так нам и надо, Ами, так нам и надо…”

Вой приблизился и смолк — вой сирены полицейского джипа. Чья-то рука тряхнула Ами за плечо:

— Эй, солдат! Ты в порядке?

Это подъехали спецы; кто-то уже поднял с земли Боаза Сироткина и тащил его к амбулансу, а Боаз упирался и все оглядывался на Ами, и отпихивался от санитаров.

“Хватали и заталкивали”, — вспомнил Ами.

— В порядке. И он тоже! — он крутанул колеса своего кресла, загородил санитарам дорогу. — Вам что, сто раз повторять надо? Он тоже в порядке. Отпустите его. Ну! Руки прочь, говорю, падлы!

— Да ладно кричать, братишка, — примирительно сказал один из санитаров, кивая своим товарищам, чтоб отпустили Сироткина. — Мы ж как лучше хотим. У него ведь шок явный, ты глянь только, сам убедишься: вон, вся будка в слезах.

— В жопе у тебя шок, — грубо отвечал Ами Бергер. — Поехали, Боаз, дружище. Домой поехали. Бог с ней, с оранжереей…

В доме Сироткиных их встретил беспорядок, пахнущий пылью и старыми картонными коробками, как во время перезда. Коробки и в самом деле загромождали гостиную; те, что побольше, от долгого пребывания там вполне уже обжились и теперь успешно прикидывались то журнальным столиком, то телевизионной тумбой, то табуреткой. Зато маленькие явно не могли найти себе постоянного места и выглядели издерганными из-за постоянных перестановок. Вот и теперь Боаз, войдя, сразу пнул ногой небольшую коробку с выцветшей надписью “Сардины эгейские”. Сардины в ответ жалобно зазвенели.

— Тарелки, — зачем-то пояснил хозяин. — Так и не распаковали. А сколько нам их надо, тарелок? Две. Далия да я. Проезжай, Ами, проезжай. Э, да тебе ж не протиснуться. Сейчас…

Он подхватил с пола еще одну коробку, покрутил головой, ища, куда бы ее деть, и наконец водрузил прямиком на уже пострадавшие сардины-тарелки.

— Нам-то чего, нам ничего… — видимо, он все же чувствовал себя немного неловко из-за царящего в доме вокзального бедлама. — Мы-то с Далией — двое. Гостей давно не было. Ты уж не обессудь. Проезжай.

— Да я в порядке, Боаз, не дергайся, — сказал Ами, ободряюще улыбаясь и с превеликим трудом заталкивая себе назад в глотку уже готовый было сорваться вопрос.

Сироткин сел на коробку, покачал головой.