Алекс Тарн - Летит, летит ракета...

Понял, понял. Пожалуй, пивом нам сегодня не обойтись…

Протестующе звякнули стекляшки входной занавески. Анархисты, — не открывая глаз, определил Ами. Неужели раздобыли на выпивку?

— Эй, недостреленный! Окки-токки, окку-панти!

Точно, Карподкин. А где Карподкин, там и Лео. Настроения ссориться не было никакого. Да и не ухватить их, быстроногих. Еще одно ограничение инвалида: не подраться как следует.

— Пошел вон, Карподкин. Нет у меня для тебя денег.

— Ну и не надо! — презрительно фыркнул анархист, подходя к аминому столику, но оставаясь при этом на безопасном расстоянии. — Сегодня я и тебя угостить могу.

Он помахал банкнотой. За спиной Карподкина гордо лыбился малахольный Лео.

— Ничего себе… — удивился Ами. — Откуда это? Неужели старушку ограбили?

— А вот и нет! — высунулся Лео. — На демонстрации заработали! Угадай, кто оккупанту по кумполу булыжником попал?

Главным занятием анархистов было участие в антивоенных и антиглобалистских демонстрациях. Иногда это даже оплачивалось организаторами, особенно, если речь шла о каком-нибудь действительно героическом подвиге, типа поджога автомобиля или забрасывания камнями полицейских.

— Ты? Кончай врать, Лео, — вкрадчиво произнес Ами, передвигаясь поближе. — Тебе ведь камня на двадцать метров не добросить, а подходить на меньшее расстояние вы не рискуете. Вы же трусы. Сволочь ничтожная.

Он снова тронул колеса кресла, но Карподкин оказался начеку. Сегодня деньги жгли анархисту карман, и изгнание из бара в его планы никак не входило.

— Кончай, Бергер, — сказал он почти миролюбиво. — Предлагаю кратковременное прекращение огня. Хоть на один вечер. Ну что тебе стоит? Мы ж клиенты, да еще при деньгах. Нас выгонишь — Мали спасибо не скажет. Кстати, где она?

— Внутри…

Разочарованный Ами задвинул коляску обратно за стол. Нет, не подраться. Казалось бы, элементарное удовольствие, а вот нет, черта лысого…

Вышел Давид, принес бутылку. Сели вместе — потому лишь, что порознь и в одиночку еще хуже. Выбирать компанию в матаротском баре не приходилось.

— Что-то я Меира давно не видел, — сказал Давид. — Третий день не заходит. Не похоже на него.

— Жив-здоров твой воздыхатель, — осклабился Карподкин. — Он теперь у Хилика поселился. Наверное, платит Чуку и Геку, чтобы жарили его по-таиландски.

Лео смущенно хихикнул. Давид покачал головой.

— Откуда ты такой взялся, Карподкин?

Сощурившись, Карподкин глотнул виски. Откуда, откуда… отсюда! Эти идиоты и понятия не имели, насколько он связан с этим местом. Тут родился карподкинский дед, тут он получил свою фамилию методом газетного тыка, отсюда он сбежал, как только представилась такая возможность. Деда держали здесь в рабстве, в скотстве, в кандалах непосильного труда. Но он хотел стать свободным и стал им.

И не просто стал: дед был одержим свободой. Настолько, что не считал возможным принимать указания от кого бы то ни было, будь то офицер в армии, начальник на работе или дура-подруга жизни. Оттого-то и не задерживался на одном месте дольше первого скандала, который обычно происходил достаточно быстро. Дура-подруга выдержала дольше всех, но и она в итоге спилась насмерть, оставив деду двухгодовалую дочь, будущую карподкинскую маму.

Маме дед позволял все, компенсируя тем самым свое собственное, полное ограничений детство. Кончилось это тем, что она родила Карподкина в неполные шестнадцать лет от неизвестного даже ей самой отца и тут же слиняла слушать настоящую музыку, которая звучала в те времена только на поляне Вудстока. Там, в свободном американском далеке мама и потерялась, растаяла в сладком облаке марихуанного дыма.

Дед обиделся. Почему-то он ожидал от дочери совсем другого. Вообще говоря, она свободна была трахаться с кем угодно, рожать когда угодно и ехать куда угодно. Что же тогда не устроило деда? — Бегство! Вот что выглядело в его глазах позорным. Да, в свое время он сам бежал из Матарота, но у него тогда имелись смягчающие обстоятельства: полное одиночество, отчаяние, страх. Дочке же были обеспечены помощь и поддержка в его лице. И вот — на тебе…

По-настоящему свободный человек не бежит, а сражается. Учтя свои ошибки, дед произвел необходимую коррекцию в процессе воспитания внука. Недостаточно просто любить свободу, повторял он. Чтобы сражаться, человеку нужна ненависть, много ненависти, чем больше, тем лучше. Долго искать ее не пришлось: залежи ненависти в дедовой душе могли поспорить по своему богатству с нефтяными полями аравийских шейхов.