Юрий Рогоза - Музыка для богатых

Никита шагнул к ней. Не потому, что ему хотелось. Он просто понял, что должен.

Обнял девушку за вздрагивающие плечи, чуть прижал к себе, чувствуя, что нужных слов не подсказывает ни ум, ни сердце.

– Перестань, слышишь… Успокойся!.. Пожалуйста… Я тебя люблю. Завтра увидимся, ладно? Не плачь…

И шагнул в холодный сумрак лестницы, хоть и слышал, что Полина у него за спиной разрыдалась еще громче и безутешнее…

Ярость. Вот она, оказывается, какая… Та самая белесая пелена, о которой Никита столько раз читал в книжках, застилала теперь его собственные глаза. А в сердце невозмутимо ждала своего часа холодная бесстрашная злоба. Как патрон в обойме.

Ярость.

Забытая «мини» казалась очень новой, очень беззащитной и чуть-чуть обиженной, как и полагается неподаренной игрушке. Но панель послушно засветилась от поворота ключа, и Никита резко вдавил педаль газа в пол. Машинка испуганно завизжала резиной и слетела с бордюра, жутковато проскрипев по нему днищем. На окна Полины Никита не оглянулся.

«Сука… Блядь… Жидяра… Сволочь…»

Слова, конечно, относились не к девушке.

Кроме ярости, в душе не было ничего. Никита не боялся ни боли, ни смерти. Он собирался убить Циммершлюза. Остальное было неважным и далеким, как детство. Даже девочка с родным телом, рыдающая посреди чужой квартиры где-то там, за спиной… Это было мерзко и жестоко. Но это было так, и летящий по полупустому ночному городу Никита Бугров не собирался врать ни себе, ни миру. Ничто, кроме ярости, не имело значения. Он понял, что чувствовали морячки сорок первого, бросаясь со связкой гранат под гусеницы немецкого танка.

На Тверской мелькнул вскинутый жезл ГИБДДшника, но Никита только добавил скорости. Догонять его не стали.

«Брайтлинг» показывал половину пятого. Самое время решать и делать…

«Убью!..» – думал он, с визгом входя в очередной поворот.

«Убью!..» – думал, проехав под поднявшимся шлагбаумом дворовой охраны.

«Убью!.. – знал, стоя в лифте и глядя на мелькание цифр-этажей на экранчике. – 12, 13, 14, 15…»

Он не стал глупо выбивать дверь, хоть и чувствовал, что сможет, и легко. Но ярость делала каждое движение выверенным и беспощадно-спокойным.

Коридор тонул в полумраке и тишине. Далеко вверху мерцали сочные острокрылые звезды. Совсем, как тогда, еще до зимы…

Дверь в квартиру Циммершлюза оказалась незапертой, и Никита, дрожавший от поселившейся в его теле злой силы, одним рывком оказался в центре огромной гостиной. Свет ярко горел, но Циммершлюза видно не было. Неживой порядок, неразобранная кровать – казалось, что здесь вообще никто никогда не жил и не живет сейчас. Никита рванулся в ванную, ударил ногой в дверь. Никого… Твердо прошагал к двери кабинета – в том даже не было мебели. Это было очень странно, но тоже не имело значения. Оставалась еще одна комната – самая крохотная и ненужная, придуманная неизвестным архитектором не то для слуг, не то для домашних животных. Но и она была пустой, мертвой.

«Дверь, – со спокойной злобой вспомнил Никита. – Шон говорила про какую-то странную дверь…»

Он нашел ее быстро – грубо оцинкованная, всем своим видом техническая, слишком явно ведущая в какую-нибудь электрощитовую или компрессорную, та притаилась в углу гостиной, за шторой. Неизвестно, как, но Никита вдруг понял, что Циммершлюз там. И понял, что там ему и предстоит убить эту тварь. И сильно толкнул дверь…

За ней была никакая не электрощитовая. Башня была круглой и сплошь стеклянной, словно Никита шагнул в пустоту ночи и высоты. Никита множество раз видел ее снизу, но принимал за архитектурное излишество или моторный отсек лифтов. Он ошибался…

Марик был там. Абсолютно голый, с закрытыми глазами, он сидел на каком-то незаметном глазу возвышении в позе индийского йога и едва заметно раскачивался. За его спиной подрагивало пятно огромной черной тени.

Еще секунду назад Никита знал, что сильнее его ярости в мире нет ничего. А теперь замер – растерянный и маленький, как пятилетний пацан, оглушенный обрушившимся на него океаном добра и запретной доброй тайны. Откуда взялось это чувство, было непонятно – ведь в стеклянной башне ничего не произошло, вообще ничего. Бугров просто стоял, пытаясь понять, что с ним происходит. И не мог. Кроме того, что оглушившее его ощущение доброго чуда странным образом исходит от самого Марика. И кроме того, что мир уже никогда не будет прежним, таким, каким был до того, как он, Никита, толкнул спрятанную за шторой оцинкованную техническую дверь. А главное – никакой ярости и близко не было не только в нем. Ее вообще не было нигде в мире. Не могло быть.