Юрий Рогоза - Музыка для богатых

– Любовь? – Никита постарался спросить без всякой иронии, но у него не очень получилось.

Шакальский в грустной задумчивости повертел стакан с недопитым соком, словно любуясь его ядовитым желтым цветом.

– Ох уж эта наша родная российская гомофобия… Вы же цивилизованный человек, Никита, неужели даже вам не приходило в голову, что другие люди попросту отличаются от вас?.. Что они – иные, да, но тоже хотят любви, верности, нежности? Что они тоже имеют право на счастье?! Никогда не думали об этом?..

«Много чести, чтобы я о вас, пидарасах, думал…» – хотел ответить Никита, но, вспомнив свои недавние опасения, сдержался.

– Что такое счастье, – продолжил Шакальский, не дождавшись ответа, – если не возможность сделать счастливым другого человека? Причем тоже испытывая при этом счастье. И потом, в мире, где почти все делается, как вы изволили выразиться, «через жопу», выражать при ее помощи любовь – не самое большое злодеяние, поверьте…

– Вам виднее… – тихо буркнул Никита. Разговор начал его раздражать.

Продюсер посмотрел на часы – не самый дорогой, но явно настоящий «Ролекс».

– Извините, мне пора… – Он поднялся из-за стола, но вдруг замер, словно забыл сказать или сделать самое главное. – Да, и конечно же поздравляю вас. Это – настоящий, феноменальный успех. И вы его заслужили… До свидания…

«Прямо-таки – феноменальный… Что это он?..» – удивленно подумал Никита, провожая взглядом удаляющуюся фигуру в длинном плаще.

Он увидел Шакальского еще раз – сквозь стеклянную стену салона, садящимся в явно только что выгнанный после предпродажной подготовки автомобильчик. Никакой охраны рядом с ним не было. Был мальчик – совсем еще молодой, почти ребенок, худенький и белокурый, задыхающийся от искреннего счастья гермафродит небесный…

Но вместо привычного злобного отвращения Никита почувствовал лишь радость, что он сам не «иной», а самый что ни на есть «нормальный», и скоро поедет на совсем новой смешной машинке к девушке – нежной, рыжеволосой, с испуганно-радостными искорками в зеленых глазах…

– Никита, милый, скажи честно, ты что-то принимаешь?..

Расположившись на брошенном на пол покрывале, они ели разрезанную на ломти огромную пиццу, запивая ее красным вином. Оглушенная счастьем Полина сидела на подушке, Никита прислонился спиной к дивану. Второй подушки у девушки попросту не оказалось, и эта мелочь почему-то наполнила душу Бугрова щенячьим мальчишеским счастьем…

Сколько раз они занимались любовью, он не помнил. Больше четырех, но вот все, что было потом, смешалось в длинный, как сон, клубок из страсти, усталости, нежности и еще каких-то потрясающих вещей, не имеющих имени…

Ели они в третий раз. Сначала впитавший уроки Циммершлюза Никита заказал в модном ресторане бутылку «Просеко» и икру. Затем им привезли из «Фудзи» три набора суши и бутылку саке. Теперь наступила очередь обыкновенной пиццы. С каждым разом еда становилась проще и питательней. И дело было не в деньгах, деньги у Никиты были, просто их молодые тела с каждым разом все более требовательно гудели от голода. Животно требовали жизни и силы…

Сколько времени – часов или дней – прошло и что происходило за зашторенными окнами в жизнь, они не имели понятия. В одну из сладостно-томительных пауз, вдыхая медовый запах волос любимой, Никита выслал Марику игривую SMS-ку. «Ночевать не приду, не волнуйся. Целую нежно, твой Ники» и получил царственно-краткий ответ – «Здоровья в любви! Нарком Циммершлюз».

О «мини», которую Никита специально поставил прямо под окнами, не было сказано ни слова. И не потому, что он постеснялся или решил приберечь сюрприз на потом. Так вышло…

Полина не просто была дома, когда он позвонил в хлипкую дверь ее съемной квартирки. Она ждала его. Резко открыла, едва он успел коснуться кнопки звонка, – напряженная, как струна, в полудетском банном халате поверх голого трепещущего тела, – бросилась ему на шею, горячо зашептала на ухо нежно-стыдное… И мир, сначала вздрогнув, медленно поплыл куда-то по невидимому кругу, а затем и вовсе исчез, словно в нем остались только они, большой мальчик и большая девочка, задыхающиеся от наслаждения и благодарности на тесном однокомнатном островке чужого жилья… И все автомобили мира исчезли вместе с самим миром, даже яркий жучок, с трудом забравшийся на шершавую серую полосу тротуара.

Какой была Полина? Никите поздно было отвечать себе на этот вопрос. Потому что сейчас она уже стала его частичкой – стыдливо-жадной, чувственной, родной. Он не помнил, говорил ли ей, что любит, наверняка говорил, – там, в радужных судорогах счастья, вообще не было слов, которые они не могли или не захотели бы сказать друг другу…