Юрий Рогоза - Музыка для богатых

– Уф… Ну, вроде бы все готово, – выдохнула девушка и устало прислонилась к кованой фигурной ограде. – Вы тоже на месте… Сейчас будем начинать. – Она поднесла к лицу рацию: – Костя, Игорь, готовность… Начали!

Зазвучали явно записанные на пленку хриплые фанфары. Арка в центре лужайки вспыхнула еще ярче и казалась уже не белой, а золотой. Под ее своды поднялся крепкий дядька, похожий на председателя богатого колхоза, которого руководители отрасли с трудом уговорили надеть смокинг.

– Наш заказчик, – прокомментировал Циммершлюз, радуясь неизвестно чему. – Собственной персоной…

Несмотря на совсем недавно выпитое виски, Никите захотелось даже не убежать, а просто тихо исчезнуть, испариться, стать невидимым и невесомым.

– Мне в туалет нужно, – буркнул он.

Марик безразлично пожал плечами.

– Давай. Только не задерживайся, тебе же скоро на манеж…

Его безразличие стало понятным уже через минуту. Усевшись рядом со знакомым купидоном, Никита напрасно шарил по карманам – тубуса с волшебным аспирином не было. Наверное, Циммершлюз вытащил его еще в баре, воспользовавшись толчеей.

«Морда жидовская…» – зло подумал Никита. Он не знал, что будет дальше, понимал только, что ничего хорошего. Потому что он точно не найдет музыки для этих людей, дома которых похожи на отреставрированные драмтеатры, а лужайки – на стадионы. Которые носят бриллианты, пьют самый дорогой коньяк в мире и покупают дома в некоторых кантонах Швейцарии. Классовая ненависть была здесь совершенно ни при чем – просто он не слышал ни одной ноты их мира, как не умел водить трамвай или разговаривать по-узбекски.

О том, чтобы попытаться сбежать, нечего было и думать – Никита помнил фигуры в зловещем полунацистском камуфляже, маячившие по периметру усадьбы.

От безысходности он впал в хрустальное оцепенение, и в душе даже шевельнулась робкая, ни на чем не основанная надежда, что о нем забудут. О маленьком Никите в джинсах и кроссовках, притаившемся в кабинке чужого позолоченного туалета…

* * *

Страх ворвался в душу вместе со звуками тревожной суеты – совсем рядом гремели чужие шаги и хлопали дверцы кабинок. Никита осторожно выглянул из своего укрытия, и его чуть не сбил с ног стремительный Циммершлюз. За его спиной маячили те самые техники в черном, которые монтировали аппаратуру.

– Ты что, рехнулся?! – без особой, впрочем, паники набросился на него коварный еврей. – Сейчас твой выход! В смысле – номер… Побежали!

И он, не давая Никите и рта раскрыть, выволок его из туалета и потащил по лестнице. Зловещие техники двигались следом, растянувшись цепью.

– Там такие дела!.. С ума сойти… – доверительно зашептал Циммершлюз на ходу. – Прямо греческая трагедия! Дочка с папой, оказывается, в ссоре, он сквозь землю провалиться готов, поздравление из Кремля зачитать не могут, гости сидят, как обосранные… Короче, мероприятие на грани срыва… Так что ты уж давай вполсилы, ладно, а то совсем добьешь старого пердуна, я твои куплеты слышал, знаю, о чем говорю…

Опомнился Никита, уже стоя за клавишами. В лицо дул теплый ветер. Бледная, как смерть, Полина испуганно схватила Циммершлюза за рукав.

От неловкости происходящего все застыли, и от этого лужайка казалась нарисованной на огромном холсте картиной. Никита скользнул по ней взглядом, заметил посеревшее лицо хозяина дома, ссутулившегося под сводами фанерной арки, нашел глазами фигуру Светланы, стоявшей в толпе гостей рядом с женихом – высоким невыразительным парнем… Это была она, Никита не сомневался – светлое платье, накинутая на плечи шубка, простое, не особенно красивое лицо…

Она смотрела в землю, словно в упрямой детской обиде отказываясь поднять глаза. Весь остальной мир уставился на Никиту, явно ожидая чего-то именно от него. И на миг раньше, чем он понял, что совершенно не боится, пальцы сами легли на клавиши…

Какая-то маленькая, самая ненужная и случайная часть Никиты была свободна от музыки и могла наблюдать за происходящим. Он видел окаменевшие фигуры и лица гостей за ближними столиками (дальние лишь маячили на горизонте золотисто-белыми прямоугольниками), застывших с подносами в руках официантов в нелепых париках, даже заметил, что люди в черном тоже перестали окидывать местность цепкими взглядами и на их бугристых лицах очень медленно и неохотно стали проявляться человеческие черты.

Замерло все. Даже лучи прожекторов перестали описывать голливудские круги и разноцветными кляксами замерли на черном небе. Жили лишь свечи, но при этом казалось, что огни живого языка тоже движутся под музыку.