Лидия Скрябина - Дневник ее соглядатая

Она шагнула к кухне, наткнулась на прамачеху, чмокнула ее в щеку и вдруг застеснялась признаться, как ей приглянулся кабардинец. Сладкая тайна не хотела быть обнаруженной.

– Так, ничего. Кажется, он на меня запал. Договорились пойти на футбол.

– На футбол? Странный выбор.

Алла рассеянно пожала плечами:

– Он, наверное, болельщик. Надо узнать, кто с кем играет, чтобы не лузернуть. Мне тоже по приколу, на стадионе я ни разу не была. Слушай, пойдем в гостиную гонять кофеи, ты мне кавказские дневники почитаешь.

Алле хотелось оторваться мыслями от своего чернявого кабардинца, чтобы как-то скоротать время до футбола. Книжки в голову не шли, в кино ничего стоящего не было, а Ильи с университетской тусовкой она пыталась избежать. Измена еще не приключилась, но была уже решена.

– Давай, – легко согласилась Лина Ивановна. Интуитивно ожидая свидания, она успела с утра вымыть голову, причесаться и полностью привести себя в порядок, чтобы предстать перед этой девчонкой не старой одинокой развалиной, а милой пожилой дамой. Теперь она радовалась, что интуиция ее в который раз не подвела. Вот она, эта сладкая добыча, вертится на диване, собаку тискает. – А тебе разве не надо в университет? Как, кстати, сессия?

– Ой, не будем о грустном. Все это такой отстой. Я тащу кофе?

– Да-да. Я тебе вареники ленивые сделала.

– Спасибо, мой дорогой, – вырвалось у Аллы, и она прикусила язык: так она обычно благодарила мачеху, обыгрывая ее мужское прозвище Стёпа, прилипшее к ней еще в школе как производное от пафосной Степаниды. Ладно, это не предательство, а оговорка.

Лина Ивановна, уже по традиции, расположилась в кресле, приняв позу декламатора, сменила очки, откашлялась и, выдержав долгую паузу, начала художественное чтение:

– Владикавказ. «Я страсть как любила танцевать. Вгимназии норовила стать с танцмейстером в первую пару, чтобы все было по-настоящему. Лучше меня танцевала только Ириша Антонова, которая даже сама новые «па» придумывала. Понятное дело, что популярные в станице лезгинку, польку и гопак я выучила с лету. Причем могла танцевать и за парня. Часто, пририсовав себе сажей усы и брови, я забавляла своих двоюродных сестер бравыми наскоками удалого казака или бешеного горца, посылала пламенные поцелуи и страшно крутила выпученными глазами. Сестры визжали от удовольствия и страха.

Лезгинку полагалось отплясывать, громко вопя:

Тетя Нюра, портниха, пошила мне казачью широкую юбку на учкуре в много полотен и блузку короткую, навыпуск. А дивный цветастый платок я получила от Евдокии и ловко его повязывала, как она, на лоб.

Евдокия была статная, белая, медлительная и очень добрая. Ей было уже восемнадцать лет, для невесты почти перестарок. К ней многие сватались, тем более что приданого за нее давали целых пятьдесят рублей, телку и жеребенка-годовика. Но мой дядя Осип Абрамович очень не хотел расставаться со своей любимицей Дуняшей и всех женихов старался отвадить.

Мама моя, Александра, тоже была любимицей своего отца, и ее тоже долго не отпускали замуж. Всё говорили сватам, то «лета еще маленькие», то «простите, уже просватана». Наконец, уже лет в двадцать, она отчаянно влюбилась в моего будущего папу-кузнеца, когда тот приезжал из Грозного повидать родных, и сказала: «Баста, не отдадите за этого – сбегу! Сколько мне сидеть в старых девках?»

Дуняша же была нрава тихого и покладистого, у родителей в послушании, так что вполне могла остаться безмужней. Недовольство свое она выражала только в печальных песнях. Поэтому я сразу покорила ее, да и всю девичью родню, жалостливым романсом:

Сердца станичных барышень раскрылись мне, и я всюду чувствовала себя своей. Тем более что родня в станице у меня была знатная. Моего прадеда по материнской линии Федора Михайловича Художина сослала на Терек из Воронежа Екатерина Вторая. За нечаянное убийство в кулачном бою молодого дворянина. Прадед мой был борцом на ярмарках. Говорили, что он имел небывалую силу и мог убить быка одним ударом головы. Это был его фирменный приемчик. Выскакивал на быка сбоку, хватал за рога и бил головой в лоб. Росту был крупного, белокурый и очень крепкий, как и вся его поросль. У меня на хуторе жили семеро двоюродных братьев и три сестры, все отчаянные бойцы, как на подбор, включая девиц, поэтому никому из станичников и в голову не приходило меня задирать.