Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

– Алексеи-ич! – орал Ильич от дороги, перекрывая оглушительные трели своего мотоцикла. – Алексеи-ич! У-ту-ту-уу! Труба зове-ет!

Ну точно, неугомонная борода! Субботник, или маевка, или… Что там еще у него в арсенале? Ах, ну конечно же! Он уж неделю зудит по деревне, и все от него прячутся. Ну, Юрий Алексеевич, ты попал! «Нет уж, окна в клубе, выбитые подпившей шантрапой, вставлять не пойду ни за что, – принял твердое решение Юрий Алексеевич. – Пусть шантрапа и вставляет. Все равно опять побьют».

– Алексеи-ич! Дело к тебе на миллион! – орал Ильич. А потом все-таки доперло до него заглушить свиристящий движок.

Ильич любовно уложил своего «макака» – антикварный мотоцикл марки «МК» Ковровского завода – на бочок и зашагал к Юрию Алексеевичу, который развалился на бережку и вставать не желал. И весь вид его говорил об этом – и травинка во рту, и прикрытые глаза, и босые ноги, и брючины, подвернутые до колен.

– Алексеи-ич! Проснись, что ли! Тебе бы в пастухи, как мазурику этому Фильке Евсюкову, вот спал бы на солнцепеке днями напролет, пока коровы рогатые не стоптали б или теляты галоши не объели.

– Федор Ильич, уймись, а? День сегодня такой… Не задался. Не пойду я клуб стеклить, пусть шантрапа стеклит, которая окна побила.

– Алексеи-ич! Остеклят они, как же! Держи карман и не чавкай, добрый молодец… Да я не за тем. Про клуб потом инаугурация будет. Тут, понимаешь, какая пуговица вышла…

– Федор Ильич, слово чести, у меня своих «пуговиц» не мерено, – поморщился Юрий Алексеевич.

– Так я ж зна-аю! Потому и явился пред тобой, аки телеграмма. Ты ведь у нас теперь безработный? Йес ыт ыз? Так вот, пуговица-то… Школу-то нашу трухлявую прикупила неизвестная инкогнита, столичная барыня новорусская. Не иначе с приветом барыня. И у нас тут, значит, по причине барыни с приветом образовалась полевая биржа труда. Вот ездим мы с «макаком» и собираем по округе непьющих мужиков. Набрали пока чисто непьющих только двоих – меня да тебя. Оба двое, мы с тобой непорочные ваучеры выходим. Но этого мало. Двое на поле брани – утям на смех. Потому будем привлекать и условно непьющих, то есть не сливших еще соображение свиньям в колоду или в сортир за ненадобностью. Уповаю я, многогрешный, что все ж таки разберут они, где топор, где молоток, где гвоздь, а где ихний палец.

– Федор Ильич, я ничего не понял. Какая столичная барыня? Какой сортир? Что свиньи разберут? Молотки? Пальцы? Ваучеры? Я уж и забыл, что это такое, ваучер. – У Юрия Алексеевича голова шла кругом от Ильичовых заковыристых речей без начала и конца. Что песок пересыпает, веревку из песка вьет, пока не остановишь. Как его в председателях терпели?

– Алексеи-ич! Да проснись ты, едрена канарейка!!! Где барыня, там и сортир, это само собой. Не в малиннике же барыне… это… заседать по причинной нужде, лопушком запасшись? Что столичная барыня может в экологическом воздухе понимать? Сортир, понятно, будет. А свиньи, знаешь, они животные смышленые, не удивлюсь, что и в ваучерах разбирают, не в пример всем нам, многогрешным. Так я ж не о том. Я ж тебя декларирую… это… вербую, если непонятно. То есть рекрутирую.

– Федор Ильич, объясни наконец, что ты от меня хочешь?! – рассердился Юрий Алексеевич.

– У! Сердится! Алексеи-ич! Безработна-ай! Работа есть на лето! Родную школу ремонтировать, барыне перестраивать под особняк. Перестройка у нас вышла-таки двадцать лет спустя, прям как у трех мушкетеров! И вновь продолжается бой у нас! Знаешь, такую песню Кобзон поет? Но я больше романсы уважаю, за исключением в исполнении финансов под аккомпанемент пустопорожнего живота… Ну что, поехали, что ли? Финансы-то обещаны многие, не в пример твоим учительским гомеопатическим. Алексеи-ич! Я ж тебя спасаю от голодной смерти! Похож я на ангела небесного?

– Это с бородой-то? – улыбаясь, помотал головой Юрий Алексеевич. Он понял наконец, чего хочет Ильич. Летняя работа была спасением.

– Ежели борода растет, так, стало быть, ангел ушлый, что прапорщик, – сумел свое заблудящее достояние уберечь, когда у других это самое стригли, чтоб неповадно. И в председатели колхоза пошел. Чисто ангелом надо было быть, чтоб председательствовать в генераловском колхозе, признаюсь я тебе, Юрий Алексеевич.

– А я думал – тираннозавром.

– Вопрос, конечно, спорный, ангелом или тираном, но дискутировать этот пункт не будем, кворума нетути. Давай, давай, садись на «макака» позади меня. «Макак» не Боливар какой-нибудь субтильный, двоих всяко выдержит. Алексеи-ич! Держись крепче! Эх, пр-ррокачу! Пикирующим бомбардировщиком…