Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Мнимый мудрый бывший сталевар искоса посмотрел на красномордого старикана и посоветовал:

— Подите на х...

Тот рассердился:

— Ты это кому, мне сказал?! Да я тебя, суку, щас по стенке размажу и из окна выкину!

Однако с места подниматься не стал, и поэтому м. м. б. с. угрозу проигнорировал. Он сказал, обращаясь, впрочем, не к старикану, а снова к друзьям:

— Я ФЗО кончал. Я все кончал! А он что, кончал? Он что, секретарь обкома партии? На пенсии? А почему голос пьяный? Сомнева-а-юсь! А вот я, может, и секретарь обкома, а только тайный, чтоб никто не догадался. Меня тоже тайная милиция охраняет и тайное КГБ! Сидит какая-нибудь старушонка в коробчонке — а может, она тайная милиция? Или сидит какая-нибудь девчушка-побирушка — а может, она тайное КГБ? Никто не знает! А он надел рюкзак. Он что, рыбак? Какая сейчас рыбалка? Сейчас, того гляди, ледяная чешуя пойдет! Как у дракона. Это значит — смерть! Без косы! Смерть скачет на красном коне. Ледяная чешуя! И хоть ты секретарь обкома партии, пенсионер, фронтовик и орденоносец! Смерть придет, и захрипишь в три шеи!

Красномордый старикан, сообразив, что имеет дело с сумасшедшим, замолчал. Тут как раз вагон остановился, и сумасшедший оратор, расталкивая всех локтями, поспешил на выход. Он продолжал говорить, но слов уже не было слышно.

Глава пятая. Татищева

Спереди сидели толстая тетка и толстая телка лет четырнадцати, и последняя стонала и хныкала на весь трамвай:

— Ну, мамочка, я хочу кушать, я хочу кушать...

— Потерпи, тебе еще два часа нельзя.

— Но я хочу кушать, мамочка, я хочу!

— Ну потерпи, сейчас купим тебе сока.

— Не хочу сока, он кислый, я хочу колбаски, я хочу колбаски!

Стива стал смотреть в окно. Вот тут-то именно на него окончательно накатило. То, что пыталось накатить еще по дороге на Кольцо. Ощущение провала в бездны прошлого. Завод был очень старым, и все его строения казались покрытыми коростой ветхости. Несмотря на присобаченные к заводоуправлению два ордена типа Ленина, все остальное выглядело времен Очакова и покоренья Крыма, наподобие крепости. Обрезанных турок-сельджуков. Тут и сям торчали массивные памятники каменного века развития капитализма в России имени Ленина. Высились, грозя падением, стремные заводские трубы и коптили небо. Это не было даже скоплением сраных железобетонных параллелепипедов эпохи индустриализации, ни хера! Полукруглые своды, арочные окна, составленные из наполовину высаженных мутных маленьких стекол, все закопченное, массивное и приземистое — это было что-то вообще выползшее из палеозойской тьмы средних веков.

Того и гляди, подкатит к проходной грохочущая телега, вылезет бизнесмен в цилиндре и бобровой шубе, с длинной трубкой в руках. А тут стража стоит с алебардами по стойке «смирно». И рабочие, барина увидев, падают ниц. В глубокую грязь, и которые потощее, те в ней даже тонут. Но это пофиг, их много, пусть тонут. И вступит он в говно, лошади-то срут и срут, штиблет измажет. Он, такой, подозвал рабочего и приказывает говно со штиблета слизать. Рабочий типа поморщился. «Что?! Харю кривить?! Эй, стража, отрубите-ка ему голову!» Те рубят. Тащат второго рабочего говно слизывать. Барин довольно регочет. Бабы голосят. Вот стадо мутантов!

Ну и хлебозаводик тоже дай боже, легенда о динозавре. Стива посмотрел на него и решил больше не есть магазинный хлеб, потому что фиг знает — может, его отсюда завезли. Стоит такая халабудина вдребезги и пополам, а в ней хлеб пекут, охереть можно. Тоже средневековая ветошь, сверху присобачена херовина типа башни пыток, труба дымит, рельсы какие-то из стен торчат, как будто ее викинги штурмовали, штурмовали, да и плюнули на нее, и ушли восвояси. И там теперь пьяные геги обоего пола месят грязными ногами тесто. А поскольку надсмотрщик (с плеткой-семихвосткой) никому прерывать работу не велит, то они и ссут в это тесто, и срут. Не прекращая месить. А потом пекут булки с червями, крысами и тараканами.

А на следующей Стива увидел признаки не столь далекого, сколько близкого и потому особенно отвратительно правдоподобного прошлого. Плакатик. Решения съезда партии — в жизнь. Какого именно съезда — Стива не скажет, потому что разбирать длинные римские цифры ему неохота, да оно и не нужно, когда нарисован пятикратно обосранный и незабвенный дорогой Леонид Ильич, царство ему небесное.

А до этого Стива и внимания не обращал, а, вероятно, следовало. На то, что все люди были одеты, как чуханы. Но это же и всегда так? Да, но ведь и девки тоже. Не то беда, что плохо, — они часто плохо, а вот немодно. А девки всегда одеваются модно. В какое бы говно они ни облеклись, это говно всегда бывает хоть немного модным. А тут какое-то сплошное говно мамонта и окаменевшие экскременты динозавров.