Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Но сегодня у нас в дефиците именно участливость, умение пользоваться ею.

В быту довольно расхожей стала ситуация, когда старшие походя и, как говорится, наотмашь строго судят молодежь. Презрение и неудовольствие брызжут через край. При этом, если скажем, паренек «свой» и покорен, он молча глядит за окно, точно норовит выключить свой слух, воспринимает ругань как звуковую гамму, не больше; если «свой» и непокорен, начинается перебранка, которая старших приводит к сердцебиению, злости и валидолу — коктейль не из самых благожелательных. Если паренек не «свой» и дело происходит на улице, в магазине, яростный суд старших вызывает лишь огрызание — здесь пропасть между судьями, как правило непрошеными, и подсудимыми возникает немедленно и примиряющих обстоятельств нет.

Но вот что поражает: высокая взыскательность к младшим часто уживается с полным отсутствием какой-либо взыскательности к себе. А «возрастная» критика, когда один критикует другого только по праву возраста, к хорошему привести не может. Да, кажется, и такой цели не преследует.

И все же подобные отношения часты. Можно утверждать — типичны. Повышенные претензии к молодым при полной личной глухоте к ним и отсутствии взыскательности к себе лишь провоцируют нелюбовь младших к старшим. Как же тут не вспомнить понятие «участливость», если размышлять о позитивном выходе из положения?

Этот выход — единственный.

Да, участливости надо учить.

И не только юных.

Но и взрослых.

Еще один вариант. К «своему» участлив, к «чужим» — равнодушен, холоден, злобен. Что это? Ограниченность человеческих чувств, ярко выраженный индивидуализм?

Ну а как все-таки учить участливости?

Увы, такой методики нет. Нет такого курса в пединститутах и прочих вузах. Это курс сердца, вот в чем дело.

Но разве утверждение человечных, сердечных отношений — не цель и смысл нашего общества?

Помню, в тяжкие годы моего военного и послевоенного детства, мы, мальчишки, по каким-то неписаным законам в первую голову презирали эгоизм. Пацан, в одиночку съедавший на перемене принесенную из дома дополнительную булку, рисковал в один миг оказаться на последней ступеньке детского уважения. На высшей же ступеньке бывал тот юный мудрец, который выручал незаметно из беды на контрольной или, по дороге домой, выспрашивал потихоньку твои беды да еще и утешить мог — угловато, неловко, по-мальчишески. Война приносила много беды, похоронок. В черный час ребят утешали взрослые, и это понятно, но их утешали и их ровесники, и эта скупая, внушенная горем участливость стоила многих уроков и высоких слов.

Не так давно в общем деле нашего воспитания произошел интересный сдвиг. Система ПТУ приняла мастерами десятки и десятки известных рабочих, Героев Социалистического Труда. У этих людей нет педагогического образования, но есть педагогическое сознание и жизнью продиктованное рабочее умение обращаться с людьми.

С людьми, подчеркнем, взрослыми.

Это интересный поворот мысли. Можно ведь поначалу возразить — идут-то, дескать, они к людям далеко не взрослым.

Верно.

Но к людям, торопящимся стать, быть и уже теперь выглядеть взрослыми.

Что из специфически педагогического берут умудренные жизнью герои?

Представьте себе — совершенно «непедагогическую», но такую по-человечески понятную «категорию», как участливость.

Если человек в кризисе, а человек этот юн, что по здравому смыслу следует сделать прежде всего? Разобраться в этом человеке. Что у него на душе? Что у него болит? Чем он мается и что любит? Простые истины, что и говорить, но вечно важные, и славные ленинградцы, дважды Герои Социалистического Труда Василий Александрович Смирнов и Афанасий Прокопьевич Михалев, пришедшие в ПТУ один — с Балтийского, другой — с Ижорского заводов, стали каждый день исповедовать эти простые истины, пестуя своих ребят, завтрашних рабочих.

Мне кажется, именно тут, в этой смычке образования и труда, завязывается нынче важный педагогический и человеческий плод, обратить внимание на который стоило бы нашему учительству. Когда к ученику относятся формально, а значит, безучастно, оценка всех его порывов идет по простой шкале, где всего два полюса — плюс и минус. Выучил — не выучил, сдал — не сдал, активный — пассивный, и дело с концом. Я не призываю, чтобы учитель стал этаким иезуитом, который знает каждое душевное движение и глаз не спускает со своих учеников. Но и равнодушие, которое синонимично безучастности, не может быть нормой отношений.