Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Не сделали ли хуже то дело, которое могли сделать лучше?

Не забыли ли просьбу товарища?

Обещав что-то сделать другим, не махнули ли рукой в душе, сказав себе: «Слово стоит недорого!»

Или, может, обманули кого — во благо, конечно же, этого, обманутого?

Или солгали?

Или обрадовались чужой беде?

Позавидовали чужому успеху? Говоря при этом о тяжести зависти?

Если было все это вместе или хотя бы одно лишь только за прожитый день, если вы признались себе честно: да, это было, я желаю вам бессонной ночи в думах о себе.

Я что — исповедник, имею какое-то особое право?

Нет, ничего подобного, — не посягал и не посягаю. Просто, думая о себе, нельзя не думать о других. Как думая о других, терзаю свою душу.

Если бы кто-то когда-то одной фразой смог выразить смысл жизни! Но одной такой фразы нет. Смысл состоит из многих составных.

Биться, думая о них, — участь человека.

И находить, и становиться лучше — тоже его участь.

Последние годы, после того как журнал «Знамя» напечатал мою повесть «Благие намерения», посвященную современному сиротству, я объехал много детских домов и школ-интернатов.

Почему — после повести, ведь она уже написана, новых проблем для прозы я не открывал, по сути, все мне было известно?

И тем не менее беспокойства я испытывал куда больше, чем тогда, когда готовился к повести и писал ее.

У дегустаторов есть такой термин — послевкусие. Он означает ощущение, которое остается, скажем, после глотка терпкого вина, кусочка яблока, ягоды винограда.

Нечто похожее было со мной. Я испытывал послевкусие от своей работы, точнее, от большой и горькой заботы, к которой прикоснулся пером и я. Повесть — написанная, напечатанная — не успокаивала, а снедала тревогой и беспокойством.

Что-то надо было делать еще, кроме повести. Требовались поступки, и не столько мои. Надо было что-то такое сделать — на этот раз в жизни, а не в литературе. При этом из памяти не выходил один довольно простенький эпизод.

Мы с приятелем приезжаем на несколько дней в молодежный лагерь за Костромой и утром видим, как прямо под окнами, у нас на глазах, вырастает сказочный снежный городок: терема, забавные чудища, снегурочки и богатыри. Оказалось, в лагере отдыхают студенты со всей страны, и вот они придумали такую забаву: несколько отрядов состязаются в снежной скульптуре, чтобы хоть чем-то заняться.

В тот же день на другой стороне Волги мы обнаружили сельский детский дом. Вечером предложили студентам: давайте-ка вашу прекрасную энергию перенесем на ту сторону реки.

Признаться, поначалу нас не вполне поняли. Сидели перед нами прекрасно одетые и абсолютно благополучные люди, с выразительными, интеллигентными, красивыми лицами, кивали, охотно соглашались пойти в детдом, но я по глазам видел — не понимали, совершенно не понимали, о чем речь.

Благим делам покровительствует природа, и утро нового дня выдалось восторженно-прекрасным: солнце, преломляясь в крупных снежинках, отливало то небесной голубизной, то рыжей медью, то весенней зеленью. А через Волгу — «талия» у нее в том месте версты две — протянулась живая студенческая цепочка.

И вот мы во дворе детдома. Уже не умом, а глазами, душой, еще не очерствевшей, прикасаются благополучные, интеллектуальные, красивые студентки и студенты к такой простой и ясной истине: вот эти малыши в одинаковых серых шубейках и в шапочках, тоже, увы, серых, живут здесь без матери, без отца, без бабушки и деда, и какой бы доброй ни была воспитательница, души ее все равно не хватит на каждого из двадцати пяти ребят группы.

Я видел, как не в теории, а в жизни встретились счастье и беда и как менялось лицо счастья. Как вспыхнули эти глаза желанием помочь, желанием поделиться собственным благополучием.

Часов, кажется, пять провели студенты у неблагополучных ребят. Знакомство вылилось в дело, чисто студенческое по форме и содержанию.

Сбросили снег с крыш, хотя раньше детдом за это платил деньги местным ханыгам. Смастерили снежный городок, да такой, что сельские жители потом смотреть его сюда ходили. Катали малышей на санках, знакомились, утирали малым носы.

Когда возвращались назад, на крутой берег Волги вышел едва ли не весь детдом. Махали варежками. Звали: «Приходите еще!»

И приходили. Другие смены молодежного лагеря и приходили, и приплывали летом в детский дом, а те студенты в тот зимний вечер без устали расспрашивали нас о детских домах вообще, о том, как и почему оказываются там ребята.