Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение

Ответ коммерции советника звучал серьезно, но без тени враждебности.

— Я должен предостеречь тебя от этого шага, поистине рокового по своим последствиям, серьезно предостеречь! И я решительно не согласен с тем, что твое короткое пребывание в Гамбурге дает основание для такого уничтожающего и бесповоротного суждения о своих близких, о собственной плоти и крови.

— Возможно, я и там не приживусь, — продолжал Хольт. — Возможно, и среди них останусь бездомным отщепенцем. Но уж если мне суждено быть неприкаянным одиночкой, пусть это будет у Бригитты в кухне, а не у вас в гостиной.

Советник вскинул на него глаза.

— Неужели… Но только скажи откровенно! Неужели эта девушка произвела на тебя такое впечатление? А мы было подумали, что Ингрид Тредеборн…

Хольт расхохотался.

— Видишь, до чего мы не понимаем друг друга! Я хотел сказать, что и через этот дом пролегла трещина, и хотел пояснить, на какую сторону я предпочел бы стать. А ты и этого понять не в силах!

— Ошибаешься, я как нельзя лучше понимаю тебя, — заверил его советник. — Да и вообще ты во мне встретишь понимание, какого и не ожидаешь. Закурить? Изволь! — Он поднес Хольту зажигалку и сам закурил. — Ты вернулся с войны, — продолжал он. — И после всего, что тебе пришлось пережить, мечешься и бунтуешь. Этот бунт делает тебе честь. Он доказывает, что ты человек с характером, много старше своих лет. Я горжусь таким племянником, Вернер! Только умные люди, волевые, с непредубежденным умом, только горячие головы, пробивали бреши в застывших взглядах старшего поколения, открывая дорогу прогрессу. Твой бунт вызван именно этим консерватизмом. Но… — Он поднялся. Он говорил раздельно и внушительно. — Но жизнь — сложная штука, и умение лавировать и зрелость мысли в том и заключаются, чтобы соблюдать необходимую меру. Научись же понимать, где кончается прогресс и начинается подрыв основ того общества, в котором мы живем.

— Твои комплименты мне безразличны, — сказал Хольт. — Тебе не повезло: я именно здесь, у вас, прочел Ремарка, и многое для меня прояснилось. У Ремарка бунт протекает в угодных тебе границах. Я же обойдусь без твоих наставлений насчет дозволенных границ! Мне также не улыбается разыгрывать здесь, у вас, подающего надежды молодого человека, которому надлежит пробивать приемлемые бреши для прогресса — прогресса в вашем понимании. Нас с тобой больше ничто не связывает. — Он посмотрел советнику в глаза. — Я ухожу, и ни один человек не может мне помешать.

Коммерции советник повернулся к двери. Глубокие морщины залегли у него на лбу.

— Выспись хорошенько, — сказал он, тяжело переводя дыхание, как будто спокойный, дружелюбный тон стоил ему физического напряжения. — Я постараюсь объективно взвесить то, что ты мне сказал. Я готов все сделать, чтобы найти приемлемое для тебя решение. Мы еще потолкуем. — С этим он закрыл за собой дверь.

Хольт неподвижно стоял среди комнаты. Да, он вернется к отцу, пусть даже это будет его Каноссой. И он стал думать о Гундель, трезво, рассудительно, без иллюзий. Потом лег в постель. И так сильно было в нем чувство освобождения и обретенной уверенности, что он сразу же уснул.

Будильник пробудил Хольта от глубокого, целительного сна. Пока он собирался в дорогу, весь устремленный вперед, в неведомое будущее, его то и дело отвлекали непрошенные мысли о матери. Почему он никогда не питал к ней сыновней привязанности? Не сам ли он в этом виноват?

Все то, что подарил ему коммерции советник — башмаки, рубашки, белье, — он оставлял здесь. Костюмы повесил в шкаф, надел свой старенький свитер, шнурованные башмаки, подбитые гвоздями, и перекрашенный френч. А затем свернул плащ-палатку и натянул тулуп.

Он нашел Бригитту в кухне. Дамы еще утром уехали куда-то с братом, но когда Хольт собирался уже проститься с Бригиттой, кто-то открыл входную дверь, и обе вошли в прихожую. Тетя Марианна не позволила себе произнести ни слова в присутствии Бригитты; она ограничилась тем, что показала зубы в бессмысленной улыбке, и, прямая, деревянная, поднялась наверх.

Хольт остался один на один с матерью. В эту минуту, собираясь покинуть ее навсегда, он внезапно, после многолетнего отчуждения, почувствовал всю значимость слова, невольно сорвавшегося с его губ: «Мама!»

Услышав это обращение, фрау Хольт, кутавшаяся в серебристо-серую каракульчовую шубку, устремила на него серьезный и глубокий взгляд, но тут же повернулась и наклонилась, чтобы ласково потрепать пуделей, опрометью бросившихся ей навстречу. С щемящей грустью следил Хольт за тем, как она подошла к зеркалу, сняла шляпу и поправила прическу.