Александр Лапин - Время жить

– Деваться нам без огня и горячей пищи некуда. Толян! Неси пилу. Будем валить!

Хр-р, хр-р! Двуручная пила впилась в твердую как камень древесину, обдирая кору. Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Миллиметр за миллиметром вгрызалось тонкое полотно в жесткий ствол. Через десять минут Дубравин и Казаков стали мокрые как мыши. Дышать становилось все тяжелее. Дубравин понял, что дело плохо. После целого дня с веслом в руках работа эта для них непосильная. Пилят они, пилят, а толку – чуть.

Галя Калужская – стройная как рябинка и повидавшая много горя женщина, – видно, сердцем чувствовала, что мужикам тяжело. Сказала, жалея:

– Да ладно, ребята! Оставьте этот дуб в покое. Обойдемся как-нибудь.

Но Дубравин никак не мог признать свое поражение. Остановился на минуту, отдышался. Позвал Озерова:

– Подмени Толяна!

Хр-р, хр-р, хр-р! Снова дрожала сухая верхушка дуба. Через час с небольшим вгрызлись в ствол сантиметров на двадцать. Тут пришла другая беда – полотно пилы пошло слегка вправо и его стало зажимать. В общем, не пиление, а одно мучение. Не протащить.

Но дерево они так и не бросили. Два часа потели втроем, сменяя друг друга. Зато какая была радость, когда сухой дуб сначала стал поскрипывать, потихоньку клонясь вершиною к воде, а потом рухнул всей своей гигантской неподъемной толщею, подняв захлестнувшую берег волну!

Кинулся Дубравин с ребятами в воду. Обвязали ствол веревкой, чтобы не уплыл, и потихоньку стали толкать к берегу. Как ни странно, вытянули.

Потом думали-гадали, что делать.

И, как бурлаки, поволокли его за веревки всей командой на берег.

Ну а там уж взялись за топоры. Принялись разделывать на дрова…

А девчонки, соответственно, тут же стали фотографироваться на оставшемся на высоком берегу реки необъятном пне-троне.

Пришел вечер. А с ним прохлада. Все помылись, переоделись. Разожгли костер.

Полыхали дрова. Народ рассаживался вокруг. Огонь выхватывал из темноты лица. Тишину нарушало только потрескивание сыпавших искрами дубовых поленьев.

– А ведь сегодня праздник, – сказала Марина Сорокаумова. – Ночь на Ивана Купалу. В это время расцветает папоротник. И вообще, раньше народ отрывался в эту ночь. Давайте-ка, девчонки, выпьем, да попрыгаем через огонь, как в молодые годы.

Девки зашевелились. Виночерпий Казаков всем разлил, но сам к вину так и не притронулся. Чокнулись. Женщины водрузили на головы, как короны, сплетенные из ромашек и белых кувшинок венки.

И куда только исчезла дневная усталость? Девичья песня лилась, призывно летела над рекой, отражалась от водной поверхности и неслась над лугами и лесами.

«Вот и замкнулся круг! – думал Дубравин, греясь у огня. – Господь управил. И волею своей расставил все по местам».

Он смотрел на Людмилу. А она – на него.

«Мы что-то ищем вдали. Пытаемся понять себя и других. И зачастую даже не знаем, что нам нужно. А то, что нужно, оказывается, совсем рядом с нами.

Я хотел изменить свою жизнь. Что ж, вот она и изменилась. Просил Силы Небесные, чтобы они дали мне женщину, которая бы понимала меня, была помощницей на этой дороге под названием жизнь. Даже мечтал о том, какой она должна быть. Все сбылось, получил, какую хотел. Как говорится, “красавицу, спортсменку”. Хотя главное, что она дополняет меня. Знает то, чему я сам так и не научился.

Впрочем, не надо торопиться. Торопиться не надо. Я уже не мальчик. И времена переменились. И если ошибусь сейчас, то ошибусь безвозвратно. Годы-то уходят. Нам надо пожить, понять друг друга. Тем более, сейчас и не поймешь, кто на самом деле охотник, а кто добыча. Роли изменились, здесь опыт имеется».

Она тоже сидела и вспоминала ту встречу. Тогда после ресторана они поехали к ней. И она, встревоженная и счастливая, одновременно хлопотала на кухне и думала о случившемся. О том ощущении блаженства и какой-то полноты жизни. Какой-то окончательности и неразрывности, которое она испытала в постели. В тот миг, когда он вошел в нее.

«Вот как бывает! – думала она, разбивая о край чугунной сковородки пятое белое яйцо. – Как будто в тебе чего-то не хватало. А тут все стало на свое место. Господи, что же у нас впереди?»

А впереди был переезд. Совместная жизнь в провинциальной тесной квартирке. Надежда на ребенка.

И она старалась. Ох, как она старалась. Сразу было видно, что сильно истосковалась «по женской доле». Начала парить, жарить, варить. И, естественно, баловать его так, что через пару-тройку месяцев он округлился.