Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя

— Анета! — позвал Филипп, стараясь, чтобы его голос прозвучал спокойно, будто ничего не случилось, будто он просто пошутил. — Открой, открой!

Однако Анета для большей уверенности еще раз повернула ключ в замочной скважине и сказала, что не только не откроет, а, напротив, поднимет на ноги весь пароход.

— Боже мой! — в смятении воскликнул Филипп. — Как ты не понимаешь... Мы же станем мишенью для насмешек...

— Зато не пойдем на корм акулам...

— Открой, не бойся... Я просто погорячился... Если кто-нибудь выйдет в коридор, если тебя увидят у двери... Будет скандал... Прошу тебя, одумайся. Открой дверь, давай поговорим, как культурные люди...

— Знаю я, как культурно ты разговариваешь... Хватит, наслушалась за эти годы...

— Анета, не говори глупостей! Открой! Ты даже не представляешь, какие могут быть неприятности, а когда поймешь — будет поздно. Тогда ты раскаешься, что не послушалась и потеряла эти драгоценные секунды.

— Как я смогу раскаиваться, если ты меня застрелишь?

— Клянусь, не трону, не обижу ни словом, ни действием?

— Никогда?

— Никогда!

— А где револьвер?

— В чемодане.

— Ты его не вынул?

— Нет.

— Поклянись.

Филипп поклялся — прахом матери.

Когда Анета открыла дверь, Филипп держался за стол и ноги у него подкашивались от слабости. Анета взяла его под руку, довела до кровати и подала лекарства.

Когда они наконец возвратились домой, все знакомые сказали, что поездка пошла им на пользу, особенно Филиппу: никогда за последние годы он не выглядел таким бодрым и отдохнувшим. Филипп знал, что в любом случае ничего другого знакомые не скажут. Но на этот раз они, пожалуй, правы; он в самом деле переменился, и, разумеется, к лучшему. После того что произошло на пароходе, он отчетливо осознал свое положение. А что еще может желать мыслящий человек, как не ясного представления о своем положении?

За долгие годы адвокатской практики у Филиппа выработалась определенная жизненная теория. В начале она предназначалась исключительно для профессионального пользования и помогла ему выиграть немало тяжб. Со временем она нашла применение и в его собственной жизни. Основной принцип теории состоял в следующем.

Чаще всего мы не в силах контролировать то, что происходит с нами в настоящем. Настоящее — это секрет, замаскированный всевозможными иллюзиями. Пока мы его открываем, время упущено, процесс завершен, приговор вынесен. Уверенно можно судить только о прошлом. О будущем мы мечтаем: питаем надежды, строим планы. Но стоит перейти к осуществлению планов, как мы теряем бразды правления, и, чем желаннее наша мечта, тем сильнее растерянность. Что-то похожее иногда происходит с нами на улице, когда мимо на большой скорости проносится автомобиль: чем ближе мы к нему оказываемся, тем сильнее наше замешательство. Чтобы стать фактом (или, иными словами, прошлым), наше желание проходит в некотором роде стадию плавки и в конце концов обретает новую форму, которая подчас совершенно не совпадает с желаемой. Так вот — эта стадия плавки и есть настоящее, и, пока мы судорожно цепляемся за то, что ускользает из рук, плавильная печь незаметно затягивает нас в свою пасть...

На этом принципе основывал Филипп свою теорию, и практика давала ей многочисленные подтверждения. С какими только случаями ему не приходилось сталкиваться: служебные злоупотребления, банкротства, убийства, подлоги, интриги... Во время действия Филипп, естественно, был далеко. Он появлялся позже, по просьбе клиентов, когда, пройдя стадию плавки, эти случаи представляли собой прошлое. Филипп рассматривал их хладнокровно и бесстрастно, он подвергал их тщательному обследованию и анатомическому вскрытию, не испытывая ни робости, ни волнения, ибо в том и состояла его работа: кроить и шить материал так, чтобы эти едва застывшие ситуации пришли в соответствие с другими, давно уже застывшими — законами.

Но вот однажды помощник Филиппа молча положил на стол утреннюю почту, а с ней и первое анонимное письмо — распечатанное и прочитанное, потому что всю корреспонденцию сначала читал помощник и только самые важные письма после него просматривал Филипп. За первой анонимкой последовали другие, и каждая повергала Филиппа в такое смятение, будто ничего подобного он еще не переживал. Он чувствовал полное бессилие, словно в его кабинет врывался автомобиль и он уже лежал под его колесами. Как поступить, Филипп не знал. Он перекладывал письма из одного ящика в другой, пока наконец не сжег все до единого, и каждое новое письмо стал сжигать сразу же. Ему казалось, что, не сожги он эти анонимки, они подожгли бы его самого. Реагировать на них Филипп не осмеливался: вихрь событий швырнул бы его в пылающую пасть печи и неизвестно, что получилось бы после этой плавки...