Розамунда Пилчер - Штормовой день

— Думаю… Элиот пошел позвать мать. Видите ли, по почте пришло письмо для деда. Утром пришло. Оно с Ибицы, от человека, который был… который заботился о маме. Но если вы считаете, что идея не очень удачная…

— Что я считаю, значения не имеет, — сказал Петтифер. — И кто бы ни сообщил это командиру, скорбь его меньше не станет. Но вот что я вам скажу. Ваше присутствие здесь очень облегчит все дело.

— Спасибо.

Он опять высморкался и спрятал платок.

— Мистер Элиот и его мать… ну… это не их дом. Но вопрос стоял так — либо мы с командиром переселяемся в Хай-Кросс, либо им придется сюда переезжать. Они бы ни за что не переехали, если бы доктор не настоял. Я все время говорил, что мы с командиром и одни справимся. Ведь сколько лет вместе! Но, правду сказать, с годами мы моложе не стали, а у командира и сердце больное.

— Да, я знаю.

— А после того как скончалась миссис Петтифер, стало некому готовить. Должен сказать, что готовить я умею, и неплохо, но у меня много времени отнимают заботы о командире. Допустить, чтобы он ходил небрежно одетый, я не могу…

— Ну конечно же…

Слова мои прервал грохот — кто-то вломился в дверь.

Громкий мужской голос крикнул: «Петтифер!», и Петтифер, сказав «Простите, мисс, я на минутку…», вышел узнать, в чем дело, оставив дверь открытой.

— Петтифер!

Я услышала, как Петтифер произнес: «Привет, Джосс!» Судя по его тону, он был рад пришедшему.

— Она здесь?

— Кто «она»?

— Ребекка.

— Да, здесь. Сидит в гостиной… Я как раз собирался подать ей кофе.

— Сделай и вторую чашку, для меня, будь другом. Черного, и покрепче.

В холле раздались шаги, и через секунду он был уже в гостиной, стоял в дверях — длинноногий, черноволосый и, вне всякого сомнения, сердитый.

— Какого черта… что вы себе позволяете! — возмущенно начал он.

Я почувствовала, как ощетиниваюсь — шерсть моя начала подниматься на загривке, как у собаки, изготавливающейся для нападения. «Домой», так сказал Элиот. Я в Боскарве, я у себя дома, а к Джоссу это не имеет никакого отношения.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Я заехал за вами, а миссис Керноу сказала, что вы уже ушли!

— Ну так и что?..

— Я же велел вам ждать!

— Я решила не ждать.

Он молчал, кипя от гнева, но в конце концов вынужден был принять это как данность.

— В доме знают, что вы здесь?

— У ворот я встретила Элиота. Он привез меня сюда.

— А куда он делся?

— Пошел искать мать.

— А еще кого-нибудь видели? Гренвила видели?

— Нет.

— Гренвилу сказали о вашей маме?

— С утренней почтой сюда пришло письмо от Отто Педерсена. Но не думаю, что Гренвилу о нем известно.

— Пусть Петтифер отнесет ему письмо. Он должен быть в комнате, когда Гренвил прочтет его.

— Петтифер так не считает.

— А я считаю, — сказал Джосс.

От такого вопиющего и возмутительного нахальства я буквально онемела, но пока мы испепеляли друг друга злобными взглядами поверх красивого ковра и огромной вазы благоухающих нарциссов, со стороны голой, не застеленной ковром лестницы и из холла раздались голоса и шаги, приближавшиеся к нам. Я услышала, как женский голос спросил:

— Она в гостиной, Элиот?

Пробормотав какие-то слова, показавшиеся мне нецензурными, Джосс перешел к камину, где, повернувшись ко мне спиной, стоял и смотрел на пламя, а через секунду в дверях показалась Молли. Слегка запнувшись на пороге, она двинулась ко мне, протягивая руки.

— Ребекка!

Значит, было решено оказать мне теплый прием. Вошедший за ней следом Элиот прикрыл дверь. Джосс даже не повернулся.

По моим подсчетам, Молли должно было теперь перевалить за пятьдесят, но поверить в это было трудно. Она была пухленькая, хорошенькая, с тщательно уложенными волосами неяркой блондинки, голубоглазая. На свежем ее лице заметны были веснушки, что еще больше молодило ее. Одета она была в синюю юбку, шерстяной жакет и кремовую шелковую блузку; у нее были стройные, изящной формы ноги и руки с наманикюренными пальчиками — овальные розовые ногти, пальцы в кольцах и на запястьях чудесные золотые браслеты. Надушенная, безукоризненно ухоженная, она почему-то напомнила мне очаровательную пеструю кошечку, аккуратно свернувшуюся на самой середине своей атласной подушки.

— Боюсь, мое появление поразило вас, — сказала я.

— Нет, не поразило, но было неожиданным. А ваша мама… Мне так ужасно жаль… Элиот сказал мне о письме.

При этих словах Джосс круто повернулся, оторвавшись от камина.