Арон Тамаши - Абель в глухом лесу

Нет, этот без еды не сидел! — сказал я себе.

Ох, как хотелось мне тотчас пойти на розыски, узнать, где запасы его. Но он повсюду ходил за мной как привязанный, без него я не мог сделать ни шагу.

Пришлось вернуться домой. Раздеваться я, правда, не стал, лег в чем был. Но воображение свое выпустил на свободу, потому как мое воображение ничем не хворало, холода не боялось и у жандарма пленником не было. Порхая на его крыльях, о чем только я не передумал: о своей сиротской невезучей судьбе, о судьбе моей доброй матушки, о судьбе народа секейского и обо всем человечестве. Долго я парил над жизнью живою, пока не заметил, что Шурделан опять засобирался куда-то. Время было вроде бы то же, что и вчера. Я притворился, будто сморил меня сон, а сам из-под ресниц наблюдал: запрет ли он дверь и на этот раз? Сердце колотилось как бешеное.

Чего ждал я, то и вышло: запер Шурделан дверь!

Я прямо зашелся от злости. Головы, однако, не потерял, не дозволил злости и разумом моим овладеть, даже близко не подпустил ее. И хотя распалился весь, еще с четверть часа выжидал, оставался в постели. А тем временем придумал подходящий в моем положении план. Когда четверть часа вроде бы миновало и план был готов, я встал, подошел к окну, не к тому, которое рядом с дверью было пробито, а к тому, что в противоположную сторону глядело, и аккуратно открыл его. А так как протиснуться в него я мог только в одном честном венгерском исподнем, то первым делом выложил одежку на снег, а уж потом вылез и сам. Выбравшись, оделся честь честью, как зимой положено, вокруг дома прокрался бочком и зашагал по тропинке.

Разум мой вслед Шурделану меня посылал, однако сердце к Блохе и козе тянуло, живот же — к припасам, в дупле схороненным.

Что делать, как поступить? — ломал я себе голову.

Но в конце концов не я, а голод за меня дорожку избрал. Так что отправился я к моему дуплу. Заранее выглядел место, где надо с тропы свернуть, и побрел напрямик по глубокому снегу. Против правды не погрешу, ежели скажу: кое-где снег до пояса доходил. Но мне только в радость было, что нигде не обнаружилось следов, которые растоптали бы мои надежды. Господь и впрямь меня не оставил, потому как, едва я снег от дупла отбросил, тотчас увидел: родительские гостинцы в сохранности! Однако Шурделан времени мне отмерил негусто, так что и терять его не приходилось. Не мешкая, вытащил я ружье, к дулу которого торба была привязана, взял то и другое под мышку и заторопился назад. Старался, конечно, след замести, да только глубокую эту борозду, что к дуплу вела, разве что слепой не увидел бы.

Но делать было нечего, и, уповая на небо, которое, глядишь, подсобит мне новым снегопадом, я вернулся благополучно домой тем же путем, каким вышел. Забравшись через окно в дом, опять плотно закрыл его, потом приподнял солому, на которой спал, и спрятал под нею ружье. Домашние припасы из торбы вынул, плоским слоем разложил в изголовье, прикрыл сверху котомкой, а на котомку книги уложил, как и прежде было.

Десяти минут не прошло, а я опять лежал как ни в чем не бывало, и кто бы, не осквернив себя ложью, сказать решился, что я уходил куда-то!

Наказавши ушам на страже стоять, принялся я за еду.

Поел немного, стал промерзшую слойку сосать, с половиной уже управился, и тут пожаловал Шурделан.

— Никак на охоту ходили? — спросил я.

— Ходил.

— Что-нибудь подстрелили?

— А как же! Прямо в пустое место попал.

— И где оно?

— Где ж, как не в твоей голове!

Видно было, и не только по тому, что шутилось ему в охотку, настроение у него прекрасное.

Как у человека, который наелся вволю.

Даже глаза блестели.

— Ты, может, поел бы? — спросил он.

— Немножко поел бы, — ответил я.

— Ну, погоди, может, что-нибудь где осталось.

Шурделан порылся в ящике, достал кусок заплесневелого хлеба величиной с хорошее яблочко-дичок.

— Держи! Погрызи с охотка! — сказал мне.

Я взял сухарь, повертел и отдал ему со словами:

— Положите куда-нибудь! Да только недалеко, чтоб я дотянуться мог!

— Зачем это?

— А вдруг, — говорю, — медведь сюда забредет, вот я в него и пульну.

Шурделан понял шутку, засмеялся, сказал:

— Хлебом медведя насмерть убить собрался?

— Ясное дело, хлебом, я ведь добрый католик.

— Это как же понять?

— А так, что Иисус учил хлеб раздавать. Вот и я медведю брошу его.

— Эк тебе голову-то набили попы своими премудростями, — опять захохотал Шурделан и, продолжая посмеиваться, растянулся на походной кровати, что турецкий паша.