Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку

Дядя Пачи больше не приходил ко мне. А Кресенсио приходил время от времени. Мне были невыносимы таинственные звуки молитв, которые он бормотал у моего изголовья, и его луковый запах.

Однажды ко мне пришла группа людей, и в моей комнате, обычно спокойной и тихой, начался некоторый переполох.

Они приехали из Мадрида. Никак не меньше, чем генерал Луис Карреро Бланко, правая рука Франко. По решению каудильо нам присудили, моему отцу и мне, наградной крест святого Фернандо (который Франко подарил самому себе, как только его назначили генералиссимусом).

Карреро Бланко приехал с целью вручить мне его лично.

Поскольку эта награда может быть присуждена только военным, за проявления исключительного самопожертвования и героизма, прикрепляя эту побрякушку на покрывало кровати, – насколько мне было слышно, адмирал счел это подходящим местом, – меня зачислили в армию в чине капитана от инфантерии в запасе.

Награде сопутствовала пожизненная пенсия – той, что была выписана на имя моего отца, пользовалась моя мать, в качестве вдовы героя.

Когда я проснулся в 1975 году, эта пенсия, регулярно, месяц за месяцем, поступавшая в один и тот же, тулузский, филиал Банка Гипускоа, позволила мне почти исключительно заняться разработкой моей мести, и не было необходимости уделять время и силы на то, чтоб зарабатывать на жизнь.

Худшим было одиночество; полное отсутствие общения в самой строгой черноте.

Я почти всегда был один или с матерью, а это все равно что один. Помимо того, что она и сама по себе не отличалась болтливостью, она еще и была убеждена в том, что я ее не слышу, и не раскрывала рта.

Она целыми днями сидела в моей комнате, слушая радио. То, что могло бы стать в моем не меняющемся чистилище источником развлечения, в действительности было пыткой, поскольку единственное, что слушала бедная женщина, – это жуткие, слезоточивые радионовеллы и сентиментальные советы Элены Франсис (много лет спустя я узнал, что, сверх всего прочего, эти советы были еще и надувательством: на письма этих неотесанных страдалиц отвечали разнообразные пройдохи мужеского полу, многократно сменявшие друг друга на протяжении долгой жизни программы).

Кроме того, каждый вечер она ужинала в моей комнате. Всегда, день за днем, неизменно это была картофельная запеканка (из того, что они говорили, я узнал, что мне питание вводили внутривенно, а также кормили меня жидкой едой посредством трубки, вставленной в рот до гортани). Картофельные запеканки, которые я ненавидел с детства. Они были тяжелыми, из плохо приготовленной картошки, со слишком плотным яйцом; обжаренными на очень несвежем масле отвратительного качества, в смеси со свиным салом и жиром.

Тошнотворный запах этих жирных запеканок преследовал меня на протяжении всей моей жизни, и, как вы сами могли в том убедиться, изобретать более или менее аппетитные разновидности на основе рецепта традиционной картофельной запеканки стало для меня постоянной кулинарной навязчивой идеей.

Время от времени я переживаю приступ булимии, который мне удается удовлетворить только ужасными запеканками. У меня было сильное несварение после того, как я отведал огромные запеканки Субиз, месиво, обязанное своим именем Карлу Руанскому, принцу де Субиз, который был gourmet, [93]поваром, маршалом Франции во времена Людовика XV и другом мадам Помпадур.

Запеканка Субиз делается из цыплячьих гребешков, петушиных почек и молоки карпа; она склеивается яйцами фазана и куропатки, а сверху покрывается слоем трюфелей и слоем фуа-гра.

Фатальным оказалась для меня также ее вариация, омлет Руаяль (туда, помимо всего прочего, добавляют сливки) и обычные яичницы из шести яиц и килограмма картофеля, которые я заливал морем чесночного майонеза и жарил в жире свежей фуа-гра: он медленно растворяется на плите, покуда я не получу достаточное количество, чтобы удовлетворить один из моих отвратительных приступов обжорства.

Такими до сегодняшнего дня были мои отношения любви-ненависти, вызванные извращенным условным рефлексом, с этим столь безобидным продуктом.

Каталина, моя горюющая невеста, поначалу приходила навестить меня почти каждый день. Она была единственным человеком, разговаривавшим со мной и рассказывавшим мне о чем-либо. Я бы руку отдал (в моем подвешенном состоянии недорого стоило быть щедрым на такие энтелехии), чтобы объяснить ей, что я могу слышать, что я слушаю ее, что я с наслаждением пью каждое из ее слов и все вместе.