Опричник окончательно пришёл в себя и уставился на бравого вояку, затянутого в портупею и обвешанного полевыми необходимостями, как новогодняя ёлка.
— Как приведены в движение? — вскрикнул московский начальник, вскакивая со стула. — Кто разрешил? Генерал, вы, вы... — опричник закипел неподдельным гневом, инстинктивно одёргивая полы несуществующего пиджака. Со стороны это выглядело забавно: полнеющая фигура, затянутая в чёрный спецназовский комбинезон и так-то походила на большого стареющего пингвина, а непроизвольные движения рук на уровне бёдер до комичности дополняли это сходство.
— Я уже без малого сорок лет как генерал, — отчеканил командующий и достал из большой планшетки несколько отпечатанных на компьютере листов; на первом листе в правом верхнем углу под словом «утверждаю» красовалась размашистая и не лишённая изящества подпись главного опричника. — Согласно лично вами утверждённому плану боевых действий. Вот пункт номер шесть: «Начало скрытного выдвижения в заданные районы сосредоточения», время: тринадцать тридцать. Сейчас тринадцать сорок, глянув на свои видавшие виды часы, пояснил генерал и спрятал бумаги. — Так что войска уже более десяти минут как движутся!
— Генерал! — почти взревел опричник. И неизвестно, чем бы завершилась эта сцена, не влети на веранду один из помощников Костоломского.
— Чекис Феликсович! — пренебрегая всякими субординациями, заорал он, — Есть связь! Операция в стадии «клоуз до»!
Прилив радости был такой силы, что Костоломский обнял генерала и смачно поцеловал прямо в губы.
— Так говорите, генерал, войска на скрытном марше?
— Так точно! — брезгливо вытираясь, ответил ничего не понимающий Наместник.
— А если марш скрытный, то почему они песни орут?
— Да как же без песни-то на войне? Не, без неё никак нельзя! И потом гражданское население должно знать, что есть у него защита от супостата. Когда действительно скрытность понадобится, там они замолчат, там совсем другой, Боевой устав действовать начнёт, а пока Строевой в силе, пусть поют. Может, кто-то из них в последний раз песней душу радует, — с грустью закончил генерал. — Ну так я пойду? Дел ещё много.
— Да, конечно, ступайте, командуйте, я к вечеру буду у вас. — Дождавшись пока военный спустится с крыльца, сядет в дожидавшуюся его машину и покатит вдогонку своим войскам, опричник вопросительно поднял брови на подчинённого.
— Всё по плану, заряды переданы Гопс, оператор и старший группы под видом дезертиров внедрены в банду. К вечеру полная готовность. В семь тридцать завтрашнего утра время «Ч».
— Ну и чудненько, ну и ладненько! — подражая Августейшему, Костоломский засновал по веранде, потирая руки. — Евлампий Гансович! Ты лично отвечаешь за китайскую конницу. Инструктируй до одури. Человек трёх из наших обряди в их дурацкие халаты, — опричник театрально вздохнул, — великие дела всегда требуют больших жертв. Мы с тобой вылетаем ровно в три ночи. Вертолёт перегнать вечером за гору, чтобы крепостных собак не пугать спозаранку. Да, и ещё — понизив голос, он, озираясь, добавил: — хибару эту вели нашим местным товарищам в шесть тридцать поджечь. Развели, понимаешь ли, гадюшник, чтецы хреновы. Я им покажу вольницу! Да, чуть не забыл, активисток из молодёжного крыла «Гражданского согласия» нашёл?
— К сожалению, нет. — тихим извиняющимся голосом произнёс Гансыч. — Все поголовно мобилизованы Воробейчиковым для военных нужд. Иных же молодиц местные бабы не дают и по безграмотности своей от моих людей прячут.
— Дикари. Никогда цивилизация не привьётся на этой дичке! Что же, придётся вздремнуть вхолостую. Минус тебе, фашистский недобиток, минус.
30
Минувшая ночь в лагере Макуты прошла неспокойно. Сначала весь вечер бились с Эрмитадорой. Девка держалась дикой кошкой, вместо ответов осыпала допрашивавших её гневными искрами из глаз, супилась и молчала. Сар-мэн пробовал заходить и с лаской, и со строгостью — всё без толку. Попытались было, отослав ухажёра от греха подальше, приструнить девку плёткой — куда там, так крутонулась, что сыромятная кожа в лоскутики распустилась, рукоять — в щепу, а разбойника, поднявшего на неё руку, словно куклу тряпичную, выбросила вон из куреня, слава богу, только помялся малость, а так всё целым осталось. Дивились все, а сделать ничего не могли, иной какой-то стала атаманова невеста. Макута приказал отстать от неё, но глаз не спускать. Потом они ещё долго о чём-то шептались с Сар-мэном и недоповешенным опричником, а ближе к полночи прибежала служанка и рыдая сообщила, что пропала её молодая хозяйка. Кинулись искать, да куда там, темень кругом хоть глаз коли, а здесь ещё оказалось, что не одна пропажа вышла, а вместе с увесистым довеском. Одним словом, час от часу не легче. Когда Даша, размазывая по лицу слёзы, рассказывала атаману о бесценной пропаже, доложили, что купно пропал и московский наместник, у Макуты как камень с сердца упал: «Ну коли вдвоём пропали, далече не уйдут, где-нибудь в густой траве-мураве под кустами и залягут. Дело-то, чай, молодое, да и видели их сегодня днём за этим самым каверзным занятием у верхнего ручья. Ладно, пусчай тешатся, мот, к Званской и в сваты попаду. Совсем вожак успокоился, когда весь лагерь узнал, что в притёмках кормили их на кухне, а после хорошей трапезы подались воркующие голуби не в лагерь, а куда-то в ночную укромность.
Читать дальше