Леонид Бородин - Бесиво

— Хотите, — робко и отчего-то шепотом спросил Андрюха, — я их вам отдам?..

— Э, нет, дружок! — покачал пальцем перед Андрюхой. — По крайней мере, не теперь. А-по-сля! Найдем применение, не пропадут. У меня же сейчас дело прозрачненькое, и неплохо раскручивается… Я ведь еще вот по какому делу примчался. Халупу эту свою продать нацелился…

— Да зачем же? — встрял Андрюха с обидой в голосе.

— Другие планы, н-да… Другие. Ни к чему мне нынче эта деревяшка. Так что просьба к тебе. Будут люди приезжать смотреть. Покажешь? Ключик оставлю. Мне теперь не с руки сюда мотаться.

— Деревяшка! — совсем обиделся Андрюха. — Уж кирпича-то потеплее будет. Настоящий… Из кедры ведь! А привозили-то откуда? У нас же тут отродясь кедра не росла. На всю деревню два дома из кедры…

— Во! Про это и будешь говорить покупателям, венцы покажешь, ну и прочие достоинства. Короче — посредник. А посреднику полагается, не обижу.

— Чего это вы так? — вконец обиделся Андрюха. — Или не соседи?

— Соседи. Обязательно соседи. Только тебе это первый урок по новой жизни. Всякая услуга имеет стоимость. Рынок! Учиться видеть надо, где, что и сколько поиметь можно. И стесняться тут нечего. Всякие стеснения — нынче пережиток. Весь мир, друг ты мой, давно так живет, и, как известно, живет лучше нас.

— Ну и хрен с ним! Пусть живет. А мы уж как-нибудь…

— Во! — Сергей Иваныч аж пальцем прищелкнул от удовольствия. — Ты ж сейчас самую русскую истину изобразил! «А мы уж как-нибудь!». Вот так мы всю свою историю и прокакали, в лаптях ходючи.

— Прямо уж в лаптях…

— Не прямо. Переносно. В космос летали, всякие ГЭСы отгрохивали! А народишко, если с какой-нибудь Швецией сравнить, как был нищим, так и остался. Я имею в виду — потенциально нищим. Государство подачки подкидывало, чтоб не сдохли. А если сам, без государства — что есть каждый? Да ничего! Ноль!

— Зачем же без государства…

— Во! Это и есть наша родимая менталитуха! Без государства я — никто! Так?

— Не знаю, — отмахнулся Андрюха, — замутили вы мне мозги. Может, и правы, только как-то без радости…

— И опять правильно. Свобода — это не радость, это, братец, обязанность. Если хочешь, перед Богом обязанность личность свою утвердить, чтоб не только люди, но сам Бог тебя уважал, что без его и государственной помощи ты человек человеком…

— А что ж я? Не человек, что ли?

— Ты — человек. Потому с тобой и говорю всерьез. С кем бы еще из вашей деревни я так бы говорил? Да ни с кем. Потому что тихо издыхают, сил своих знать не желая. А тебе твоя сила интересна, потому ты и хозяин, а не батрак. И мне моя сила интересна: а вот так или этак смогу? Говорю себе — смогу! Что, я пальцем деланный? Смогу! А все не смогущие — пусть себе! Даже жалеть некогда. К тому же, как известно, жалость унижает человека. Максим Горький сказал. Только он еще сказал, что всякого не жалеть, а уважать надо за то, мол, что он на двух ногах ходит и что-то про себя думать умеет. В отличие от коровы, к примеру. Но это типичный литературный треп. Сам-то в такие шишки выбился, что всех прочих только по плечам похлопывал. Я ведь, знаешь, уже который год в народных заседателях хожу. Между прочим считай на общественных началах. То есть по воле. И кого же мы теперь судим? Смех один. Мужик бабе морду набил, другой из ларька бутылку водки спер и коробку конфет на закусь, третий внаглую соседскую корову отдаивал каждый вечер. Заманивал к себе во двор, когда с пастбища уже сама… без пастуха, хвостом обосранным махая… Я даже стишок сочинил… А что в государстве-то происходит, слышишь, поди?.. Всяк, кто с мускулатурой, это самое наше вчерашнее советское непобедимое через коленку пробует! И такие, братец, куски отламываются, что иной раз, веришь, даже у меня дух захватывает! Свои силы знать — хорошо. Только еще важнее не зарываться. Нынче самая дипломатия в том. Не зарываться. Брать по силенкам и чужим силенкам не завидовать, а признавать, что, мол, такой-то покруче будет, и дорожку ему перебегать не стоит, потому что, как с врачами ни дружи, жизнь все равно одна и прожить ее надо… Впрочем, это уже из другой песни. Что, умотал тебя разговорами?

— Есть маленько, — с продыхом ответил Андрюха.

— Добро. Пои меня чаем, и помчусь обратно. У меня сегодня день длинный будет. Зелень-то надежно спрятал?

— Что? А… Ну да… Я ее в этот…

— Стоп. Сие меня не касается. Ставь чайник.

В одном Саньке, Александру Михалычу Рудакину, повезло. Как рецидивиста направили его на «спецуху», то есть в специальную камеру для рецидивистов. Их всего-то в местной областной тюряге три штуки, на третьем этаже. И место было свободное, а не было бы, запихнули бы в общаг, где полста вместо двадцати, пришлось бы со шпаной тереться, а место — уж точно у параши.