Владимир Рынкевич - Пальмовые листья

– Собственно говоря, девчонка не так уж не права. Твой-то поэт ведь тоже считает, что мир разделен не на белых, желтых, черных, а на красных - нас, и белых - их.

Еще Ольгу волновало приобретение модной сумочки в форме книжки, такой, как у Катьки («Чорти шо! Где ж она достала? И грошей же надо много»). Саша предложил ей денег, но Ольга отказалась решительно: «Ты шо? Сам это придумал? Мне твои гроши не нужны…»

Мерцаев любил слушать ее рассказы о наиболее сильных впечатлениях детства: о картинах неудачного наступления весной сорок второго года. Как раз в этих местах происходила основная трагедия гибели окруженных войск. «Мы по садам прятались,- рассказывала Ольга,-а потом стало потише, перестали немцы из пушек бить - тот край поселка, что к озеру, весь пожгли. И я потихоньку от мамы вышла за калитку. Прямо на нашей улице смотрю: повозки стоят, и в них наши солдаты. Все побитые, поране-ные. Командир тоже раненый, без шапки - бинт окровавленный на голове, идет впереди. Вижу: больно ему, а он морщится, ругается и идет. Я стою у калитки, а к нему солдат подошел и говорит: «Хана, командир. Фрицы на станции». А командир увидел меня, солдату ничего не ответил и ко мне подошел. А я стою, плачу, заливаюсь, на них глядя. Он погладил меня по голове и говорит: «Не плачь, дочка. Мы их победим!» И еще оглянулся и помахал мне. А куда же им победить, когда побитые все и немцы на станции? Отца я так хорошо не помню, как того командира. Пошли они к станции, постреляли там недолго, и побили их всех до одного…»

– Дай-ка мне спичечку-то. Где-то у меня папиросы? Да не плачь ты, дурочка. Мы же их и вправду победили. Да… Изюм-Барвенковская операция. Май сорок второго года. Я тогда еще в училище заучивал наизусть правила стрельбы. На всю жизнь заучил: «Получив первый разрыв, выводят его на линию наблюдения, для чего, измерив отклонения от цели в делениях угломера…» Значит, говоришь, пошел и сказал: «Мы победим»? Да не плачь ты - мать разбудишь…

Ольга плакала редко, вернее, даже не плакала, а могла всплакнуть иногда и сразу же снова засиять улыбкой, слезы у нее высыхали мгновенно, как дождевые капли в саду под южным солнцем. Ее ничего, казалось, по-настоящему не тревожило. Если возникала размолвка с Сашкой или даже назревал разрыв, она расстраивалась, конечно, но внешне это выражалось легкой обидой. Казалось, что отсутствие сумочки-книжки ее волновало больше, чем разрыв с Сашкой, а может быть, так было и на самом деле: сумочка - реальная вещь, принадлежащая тебе, а капитан все равно когда-нибудь исчезнет навсегда. В этом отношении Ольга не строила иллюзий. «Он же академик»,- говорила она подругам. Сама же она не хотела ни одного шага сделать для своего духовного развития. Не говоря уже, например, об учебе в вечерней школе, Ольга даже книжку, даже газету не хотела раскрыть. «Ой, не заставляй меня, нехороший,- говорила она Мерцаеву и непритворно хныкала.- Голова у меня от книги болит. Я ж свою работу выполняю, а в институт меня все равно не возьмут…»

В ту осень, когда Мерцаев стал приезжать на занятия с портфелем, наполненным плодами «из тещиного сада», выдался небывалый урожай абрикосов. Матово-оранжевых, сверкающих на солнце шариков на деревьях было больше, чем листьев, их не успевали собирать, и падалица устилала землю в Ольгином садике, распространяя душновато-сладкий аромат. Капитан поднял сморщенный высыхающий плод, раздавил волокнистую ярко-оранжевую мякоть и вспомнил горячее Олино плечо, к которому приникал он ночами. В нежном запахе ее почти еще девчоночьего тела, в жалобном хныканье и бессильных морщинках на лбу, возникавших в ответ на любые мало-мальски серьезные слова, в наивно-многозначительной улыбке, сопровождавшейся сакраментальным «Чорти шо!», в странном сочетании всего этого с бесстыдно-жадными женскими ласками было, как я представлял себе, что-то от нехитрого невеликого плода, созревшего в садочке возле хаты и упавшего на землю, где завянет и засохнет он бесполезно, никого не обрадовав, никому не отдав свою мягкую сладость.

Тем временем появилась Лида - генеральская дочь, и когда на выпускном вечере Малков обрушился на Мерцаева с гневными обвинениями, мне они представились особым видом справедливого возмездия, которое - в это я верю до сих пор - постигает каждого, оставившего предназначенный ему путь. Я думал, что Сашке нечего ответить: Ольга была покинута, а женитьба на генеральской дочери казалась весьма реальной.

– Что же ты молчишь, Саша? -торжествуя, переспросил Малков.